Образование – 2030: сценарии для РоссииВ 2012-2013 годах Сибирский федеральный университет провел масштабное Форсайт-исследование будущего высшей школы в России в горизонте до 2030 года. В нем приняли участие 730 экспертов из 39 крупных городов России и 79 российских университетов. На эту тему мы беседуем с Валерием Ефимовым, директором Центра стратегических исследований и разработок СФУ. Просмотров: 7613
Какой из них вернет нам ценности и смыслы?
Ответ на этот, наверное, главный вопрос, а попутно на многие-многие другие попыталась найти большая группа экспертов и исследователей российской высшей школы под эгидой Сибирского федерального университета. В 2010-2012 годах вуз провел масштабное Форсайт-исследование будущего высшей школы в России в горизонте до 2030 года. Были изучены статистические данные, научные публикации, доклады и прогнозы ведущих российских и зарубежных аналитических центров, касающиеся различных аспектов развития экономики и общества, сферы науки и образования. В рамках исследования состоялся и Делфи-опрос экспертов о будущем высшей школы в России1. В нем приняли участие 730 экспертов из 39 крупных городов России и 79 российских университетов. – Кризис высшего образования, но одновременно глобализация высшего образования уже «схвачены» общественным сознанием и становятся предметом общественного дискурса, но их осмысление еще не стало основанием для выработки и принятия стратегических решений, – прокомментировал итоги масштабной работы директор Центра стратегических исследований и разработок Сибирского федерального университета, кандидат физико-математических наук, один из организаторов и кураторов Форсайт-исследования Валерий Ефимов. – мы полагаем, что кризис образования имеет общецивилизационную природу: происходит трансформация самой антропологической платформы – той основы, на которой строится образование. Речь идет об образе Человека… Сегодня Валерий ЕФИМОВ – гость номера и, воспользовавшись случаем, мы задали ему вопросы, что называется, по максимуму. Конец индустриализации? И что дальше?– Валерий Сергеевич, некоторое время назад по экспертным кругам прошел своеобразный призыв, что России нужна новая индустриализация. Однако в своей презентации итогов исследования вы говорите о том, что эпоха Просвещения-1 закончилась и свойственный ей пафос индустриализации актуален только для «новых индустриальных тигров» – Китая, Индии… Нет ли тут противоречий в понимании и оценке экспертов, куда нам идти? – Дело в том, что будущее может мыслиться разными способами, в разных рамках. В целом можно говорить о двух способах, которые отличаются совсем не тем, что один призывает к новой индустриализации, а второй ее якобы отрицает. Различия в ином. Первый способ представляет будущее как продолжение настоящего, только в его более улучшенной версии, то есть ожидаемые улучшения будут происходить, но в той же самой сегодняшней рамке, в том же горизонте. Например, будет достигнуто соответствие между запросами экономики на кадры, подготовленные образовательным конвейером в характерных «индустриальных» форматах обучения, исследований, инноваций. Второй, более, на наш взгляд, плодотворный способ помыслить будущее, – представить его, прежде всего, как изменение, сдвиг самих рамок, самого горизонта (при этом и способ функционирования высшей школы, ее форматы видятся, конечно же, иными). На чем будет основан этот сдвиг, с чем связан? С завершением индустриальной фазы развития человечества – такова общая точка зрения сторонников этого способа видения будущего. Но это, повторюсь, не означает деиндустриализацию – промышленность лишь перестанет быть ведущим сектором человеческой деятельности, точно так же, как завершение аграрной фазы в развитии общества не привело к исчезновению сельского хозяйства. Дискуссионными в рамках второго способа осмысления будущего остаются следующие вопросы. Каков будет конкретный облик следующей фазы? Какими будут наиболее массовые деятельности, и какие из них станут ведущими, то есть наиболее значимыми, определяющими доходы и определяющими развитие? Следует ли говорить об «экономике услуг» (постиндустриальной экономике), «креативной экономике», «обществе знаний» (когнитивной фазе), «производстве инноваций», или все эти концепты отражают различные грани некой единой фазы состояния общества в будущем? Насколько стремительно или, напротив, длительно и конфликтно будет разворачиваться эта новая фаза? Что для России означает этот переход? Войдет ли она в число его лидеров или окажется на периферии? И, наконец, актуально, реалистично ли говорить об исчерпании индустриальной – в привычном понимании этого термина – перспективы для России? Если такая перспектива будет признана неисчерпанной, то не станут ли усилия по модернизации образования, предпринимаемые в индустриальной рамке, консервирующим фактором для ростков постиндустриальной фазы экономики и общества? Дискуссия о новой индустриализации, а значит, и о форматах развития высшей школы, подразумевает поиск ответов на эти вопросы. – Чем принципиально отличаются экономики индустриального и постиндустриального общества? – Если кратко дать характеристику именно экономического аспекта, то в индустриальном обществе весь комплекс производственных процессов, необходимых для изготовления продукта, в значительной степени локализован на одной площадке – фабрике, заводе. В постиндустриальном обществе единицей производства становится компания, которая, владея технологией, распределяет технологические стадии производства между разными фабриками и заводами. Таким образом, производство в постиндустриальном мире разделяется на два слоя. В «нижнем» сохраняется производство в формате фабрик и заводов, в «верхнем» слое компании (национальные и транснациональные) разрабатывают и продвигают новую продукцию, оформляют заказ для фабрик и заводов, покупают фабрики и заводы, выстраивают из них экстерриториальные производственные кластеры, размещая «нижний» слой производства в Китае, Вьетнаме и других странах. Или избавляются (продают или ликвидируют) от производств, которым не находят применения. Одновременно рост производительности труда в индустриальном секторе приводит к сокращению числа рабочих мест. При этом существенно расширяется сектор услуг, в который перетекает большая часть экономически активного населения. В этом секторе важной единицей экономики становятся малые предприятия. Перечисленные форматы производства – индустриальные (фабрики, заводы) и постиндустриальные (крупные компании – на одном полюсе, малые предприятия – на другом) – и определяют востребованные типы образованности и форматы образования. – В таком случае продолжим тему экономики… На ваш взгляд, есть ли у России шансы на новую индустриализацию? – Шансы у России есть, более того, Россия нуждается в современном высокотехнологичном индустриальном секторе. Но сформировать его – очень непростая задача, непростая с учетом того, что мы не можем, например, просто взять и воссоздать «сталинский» индустриальный формат. Тогда что и как формировать? Прежде чем ответить на этот вопрос, давайте посмотрим на сегодняшнюю ситуацию в экономике. В условиях глобальной конкуренции мы оказались в сложной экономической и технологической ситуации. Во-первых, Россия не может конкурировать на внешних рынках с США, Японией и странами ЕС в производстве техники и оборудования (за исключением некоторых видов вооружений); во-вторых, на внутреннем рынке российским производителям трудно выдержать ценовую конкуренцию с китайскими по широкому спектру товаров; в-третьих, крупные и средние российские компании ориентируются на покупку готовых инновационных решений (технологий, оборудования и даже управленческого персонала) за рубежом. Ярким примером может послужить динамика в обрабатывающей промышленности и машиностроении. Все последние 20 лет происходило сворачивание этих отраслей, испытывающих к тому же сильнейшую международную конкуренцию. Так, если в 1991 году вклад обрабатывающей промышленности и машиностроения в ВВП России составлял 65,4 процента, то уже в 2012 году – только 30,5 процента; доля импорта машин, оборудования и транспортных средств в 1995 году была 34 процента, в 2012 году – уже 51 процент. Объем импорта машин и оборудования в Россию за последние 10 лет составил $ 876 млрд (более 25 трлн руб.) – значительная часть этих средств могла бы быть вложена в развитие российского машиностроения, но этого не произошло. Тем временем в настоящее время развитые страны мира начали проводить политику реиндустриализации – «возвращения» промышленных предприятий, вынесенных в азиатские регионы в предыдущие 10-20 лет. Стало понятно, что индустриальное производство определяет военно-политический и социально-экономический потенциал страны – обеспечивают ее экономическую конкурентоспособность, доходы бюджета, занятость населения, спрос на инновации и НИОКР. Новая индустриализация в России должна строиться на новой технологической платформе, включая следующие параметры. Первое, переход к «цифровому проектированию» деталей, механизмов и машин, использование программного обеспечения «автоматического проектирования»; второе, переход к «умным сетям» первого поколения – «программируемые среды», «рои умных вещей», использование «самообучающихся» промышленных роботов с гибко определяемой зоной действия; третье, массовую интеграцию новых композитных материалов в проектирование и производство деталей и машин; четвертое, модульную организацию производств, выстраивание интегрированных технологических цепочек, использование аутсорсинга и т.д. (Пока же у нас создан только один «цифровой» самолет Sukhoi Superjet 100, который был полностью спроектирован на компьютере, а весь мир делает это уже 30 лет. При изготовлении Sukhoi Superjet используется меньше 5 процентов композитных материалов, а на современных самолетах компаний Boeing и Airbus – почти 50 процентов.) Технологическая модернизация индустриального сектора потребует широкого привлечения современных цифровых технологий, включая разработку программного обеспечения для организации производства и управления сложными видами техники и оборудования. Это, в свою очередь, создаст условия для малого и среднего интеллектуального бизнеса, являющегося ключевым субъектом формирования «экономики знаний»; обеспечит спрос на высококвалифицированных специалистов и заказ для профессионального образования. Но это будут не люди «с ломом и кувалдой» у мартеновских печей. Это будут специалисты, управляющие производственным процессом, сидя в кресле за компьютером. Такие производства смогут стать конкурентными не только внутри страны, но и на мировых рынках. Вот такая реииндустриализация нужна России! – Выше вы отметили, что востребованные типы образованности и форматы образования определяются типом экономики. Чем же отличаются образовательные форматы для индустриальной и постиндустриальной эпохи? – Массовому производству индустриальной эпохи требовалось большое число стандартных должностей – рабочих, инженерных, административно-управленческих… Непроизводственная сфера выстраивалась по подобию фабрик и заводов, и, например, поликлиникам или школам также требовались стандартные должности – врача-терапевта, учителя и других. Типичный профессиональный портрет человека индустриальной эпохи – это специалист, овладевший стандартным пожизненным пакетом квалификаций и способный занять стандартную должность. Отсюда и четкое отраслевое деление профессионального образования, обслуживающего разные сферы производства и общественной жизни, большое разнообразие специальностей, заточенных под ту или иную стандартизированную деятельность, жесткая связанность образования с формальным подтверждением квалификации, доминирование аудиторных форм обучения, служащих для передачи стандартных знаний. Индустриально-рассредоточенное производство постиндустриального общества существенно сложнее и динамичнее, нежели индустриально-сосредоточенное. Компании востребуют совершенно иной тип образованных людей. Это люди, способные ставить задачи в рамках сложной деятельности. Да, в рамках ее каждый сотрудник выполняет весьма частные функции: например, технолога, аналитика, маркетолога, экономиста... Однако опорой его деятельности выступает не усвоенная некогда стандартная специальность, а аккумулированный опыт, объем и качество которого зависят от способности анализировать ситуации и строить уникальные практические ноу-хау. Поэтому современного работодателя интересует не формальная специальность претендента на занятие вакансии, а его профессионально-образовательный опыт: какой университет он окончил – что является показателем уровня одаренности, амбиций, социализированности индивида, в каких проектах участвовал и какие функции выполнял. Система образования на эти новые требования откликается тем, что на смену освоения специальности приходит междисциплинарное обучение, формирующее способность не столько применять полученные знания, сколько создавать новые знания за счет мышления и коммуникации и действовать в соответствии с ними. Требования к квалификации (перечень усвоенных знаний и умений) заменяются на требования к компетентности как способности принимать верные решения в динамичных процессах, организовывать работу других или свою работу с другими участниками деятельности. Стандартные образовательные программы становятся подчиненными элементами индивидуальной образовательной траектории, для реализации которой человек погружается в различные институциализированные (колледж, университет, повышение квалификации, дополнительное образование) и неинституциализированные (самообразование, образовательный туризм, деятельность сетевых сообществ, пробное трудоустройство и т.д.) формы образования. И если специальность подтверждалась документом об образовании, то компетентность подтверждается особыми «центрами оценки» (assessment center), выявляющими степень готовности человека к выполнению определенной деятельности путем оценки его деятельности в специальных модельных ситуациях. В развитых странах распространилась практика создания и публикации (в интернете) отдельными людьми или учебными группами своих портфолио, в которых предъявлены достижения и показан вот этот образовательный путь. Таким образом, человек создает виртуальную архитектуру своей компетенции как гибкую и растущую структуру. И число участников такой практики уже превышает сотни тысяч человек Надо отметить, эта смена форматов началась с 60-х – 70-х годов XX века – периода перехода от индустриальной к постиндустриальной экономике и, соответственно, к постиндустриальному образованию. Но данный переход еще не завершился ни в развитых странах, ни в следующих за ними развивающихся обществах. Просвещение - антропологический феномен– Эти форматы образования в вашем исследовании условно названы Просвещение-1 и Просвещение-2. Переход между ними и вызвал глобальный кризис образования? – Да, кризис образования связан с глобальной трансформацией высшей школы конца XX – начала XXI столетия, которая может быть понята только в контексте важнейшего исторического феномена – масштабного социально-антропологического проекта «Просвещение». Его развертывание и успешная реализация стали одним из основных слагаемых индустриального общества и формирования западной технической цивилизации. Исследователи выделяют здесь три последовательных фазы. Начальная – распространение в Европе в XVI-XVII веках идей Ф. Бэкона о том, что различие между развитыми и «дикими» народами происходит «не от почвы и не от климата, а, прежде всего, от наук и искусств», и тезиса «Знание – сила». Вторая, основная фаза – создание условий для распространения нового мировоззрения, формирования систем научных и учебных предметов, разворачивание масштабных образовательных практик, включая массовую школу (Я.А. Коменского) и университетское образование (В. фон Гумбольдта). Финальная фаза – интенсивное индустриальное развитие, масштабные процессы урбанизации, становление «общества благосостояния» и формирование новых массовых профессий: инженеров, исследователей, преподавателей вузов и школ... Образование обеспечивает и рост социального статуса индивида через формирование социальных лифтов. Финальная стадия проекта «Просвещение» развивалась со второй половины XIX века до середины XX века, но уже к концу столетия проявились все признаки его исчерпанности. Вместе с ней кризис пришел и в систему образования, рожденную эпохой Просвещения. Две «волны» Просвещения: «Просвещение-1» и «Просвещение-2»
– В чем этот кризис проявился? – Первыми этот многогранный кризис почувствовали страны, где индустриализация была завершена. В чем он выразился? Первое. Началась очень быстрая эрозия самой антропологической рамки – идеала человека эпохи Просвещения как «человека знающего». Этот идеал перестал быть притягательным, пошатнулось само убеждение в возвышающей человека силе образования. Утратил силу и императив «учить всех всему» – тогда он совпадал с масштабной урбанизацией и индустриализацией, обеспечивавших массовый спрос на грамотность. В десакрализацию образа «человека знающего» существенный вклад внесло, безусловно, появление интернет-среды, сделавшей доступ к знаниям быстрым, легким и всеобъемлющим. Теперь образование в глазах массового потребителя стало «простым, дешевым и доступным», превратившись из сакральной ценности в утилитарный продукт, в ряду прочих. Второе. Образование перестало выполнять и функцию социального лифта. В эпоху ранней индустриализации и урбанизации простое освоение грамоты открывало жителю деревни доступ к жизни и работе в городе. В эпоху поздней индустриализации профессиональное образование давало возможность детям рабочих стать техническими специалистами, руководителями, перейти в сферу услуг. Однако в фазе завершения индустриализации и урбанизации, когда высшее образование стало массовым, диплом стал всего лишь подтверждением принадлежности человека к определенной страте, но никак не гарантией продвижения по социальной лестнице. Правда, образование как социальный лифт все еще действует в «мировой деревне» – странах третьего мира, молодежь которого стремится мигрировать в более развитые регионы мира. Третье. В результате действия перечисленных факторов резко снизилась мотивация учащихся к образованию, реализуемому в его традиционных институтах и форматах, с его традиционным содержанием. В итоге в Европе, США под давлением потребителей создаются упрощенные программы высшего образования, снижается доля студентов, стремящихся к универсальному, избыточному знанию. Немногие высоко мотивированные студенты или аспиранты – это в первую очередь мигранты или дети мигрантов, для которых степень бакалавра, магистра или PhD в соединении с реально обретенным высоким уровнем компетентности является ключом к жизненному успеху в новой социально-культурной среде. Высокий уровень образовательной мотивации все чаще наблюдается там, где есть возможность реализовать творческие, креативные, проектные типы профессиональной деятельности. И все чаще это происходит не в системе учреждений высшего образования, а внутри профессиональных сообществ, команд проектов, без формирования заказа традиционным институтам образования. Четвертое. Произошла существенная деформация самой профессии преподавателя. В колледже и университете профессиональная позиция Мастера и Учителя заменяется позицией технического специалиста по «обработке потока обучаемых», задача которого – подать информацию и получить обратную связь от учащихся через формализованные контрольные процедуры. В университетах преподаватели разделились на две категории: instructor, чья задача работать с потоком студентов, и academic – исследователь, творец, который работает с немногими «посвященными» (как правило, магистрантами и аспирантами), включая их в деятельность научной или инженерной школы. Нарушается и воспроизводство академического сообщества, поскольку рабочее место instructor(а) непривлекательно для талантливых выпускников вуза: они находят и более творческую, и более высокооплачиваемую работу в бизнесе. Пятое. Многие университеты утратили позиции локомотивов социально-экономического развития и превратились в «фабрики дипломов». Характерный для университетов прошлого дух поиска и независимости заменяется консерватизмом профессуры и образовательной бюрократии. Кризис проявляется и в самом образовательном процессе в виде разрыва между логикой личного движения учащегося и логикой систем знаний. Системы знаний стали сложны и объемны, их освоение воспринимается как громоздкий процесс с негарантированным результатом. А растущая подвижность контекстов практического применения знаний, необходимость пересмотра позиций «на кого учишься?» и «для чего учишься?» ставит под вопрос ценность методичного освоения знаний. Как альтернатива распространяется поверхностное, клиповое знание, общая осведомленность. Другой альтернативой является узко прагматическое обучение. Важно подчеркнуть, что описанный кризис – это кризис смыслов и содержаний. И он вовсе не сопровождается стагнацией высшего образования как сектора экономики. Однако внешнее благополучие (или стабильность) сопровождается выхолащиванием внутреннего содержания, падением качества, утратой пафоса образования. Кризис мотивации пока сглаживается интернационализацией образования – притоком в развитые страны высоко мотивированных студентов из стран с более низким уровнем жизни. Россия: особенный путь?– Вероятно, у нас в России этот общий глобальный кризисный фон осложняется собственной спецификой? – Особенность ситуации России состоит в том, что модернизационный проект «Перестройка» 80-х – 90-х годов прошлого столетия в значительной степени затормозил технологическое и экономическое развитие России, вернув страну к раннеиндустриальной (низкотехнологичной, причем в значительной мере сырьевой) экономике. В условиях сжатия экономики и фактической ликвидации целых секторов высокотехнологичного производства (машиностроения, приборостроения и других) система образования, прежде выстроенная для кадрового и управленческого обеспечения средне- и высокотехнологичных производств, оказалась избыточной. Почти одновременно начал происходить другой процесс – вхождения России в мировое информационное пространство и рост доходов от экспортной продажи природных ресурсов (на фоне роста цен на углеводородные ресурсы и металлы). Это привело к массовой «прививке» ценностей общества потребления и образовательных установок, характерных для информационного общества. При том, что за деиндустриализацией так и не последовало создание масштабной и развитой сервисной экономики и, тем более, «экономики знаний». Последние меры правительства в отношении «предпринимательского», «креативного» и «гражданского» класса серьезно повлияли на профессиональные ориентиры молодежи – у нас только 2 процента молодых людей готовы создавать свой бизнес (в развитых странах около 20 процентов), большинство студентов хотели бы стать чиновниками или работать в госкомпаниях. Специфика и сложность российской ситуации и ситуации в высшей школе определяется наложением трех исторических процессов: «перестройки», приведшей к откату к раннеиндустриальной экономике; «постиндустриальному переходу», выраженному в распространении ценностей «общества потребления» и массовому потреблению информационных услуг; и локальный исторических сдвиг в сторону «российского консерватизма» с усилением роли церкви, деградацией государственных институтов, переходу к жесткому административному регулированию. При этом у нас в последние годы произошло последовательное разрушение ведущих когнитивных институтов: мы перевели школу на ЕГЭ и наши дети готовятся к тестам, а не получают удовольствие от решения задач и сопереживания литературным героям. Мы раскритиковали качество образования в университетах и уронили их социальный статус. Кампания против «липовых» диссертаций уничтожила значение диссертационных работ, а вместе с ними и института научных исследований. Наконец, быстрая реформа Академии наук, сопровождаемая ее дискредитацией, разрушает последний оплот высокого знания. Да, и школу, и университеты, и ВАК, и академии наук нужно было реформировать, но в нашем случае социальные и экономические издержки могут быть непомерно велики. Теперь наши самолеты будут летать, потому что их «окропили святой водой», а не потому, что их сконструировали умные и образованные инженеры. И, тем не менее, Россия находится в ситуации постиндустриального перехода, который проявился в постиндустриальных форматах потребления и организации экономической деятельности, характерный для постиндустриальной экономики. В сферах услуг и торговли появилось значительное число малых предприятий (правда, при этом их доля в ВВП России значительно уступает доле малых предприятий в ВВП стран ОЭСР, а главное – почти отсутствует категория инновационных малых предприятий). Смена единиц организации экономической деятельности приводит, как и в осуществивших переход к постиндустриальному обществу странах, к уходу в прошлое «специалиста» как преобладающего типа человеческого капитала. На смену ему приходит «компетентный работник», «трансфессионал», обладатель «гибкой специальности». В этой ситуации системе высшего образования предписывается переход от подготовки специалистов к подготовке широко образованных бакалавров и магистров в рамках компетентностного подхода. Это предписание совершенно адекватно сущности постиндустриального перехода, однако его реализация оказывается в России затрудненной по ряду причин. Во-первых, сложившаяся в последние двадцать лет мировая конфигурация индустриального и постиндустриального производства – усилившееся технологическое лидерство стран Европы, США и Японии, высокая эффективность индустриального производства в Китае, Индии, Бразилии и странах Юго-Восточной Азии существенно ограничивает возможности России в плане возрождения средне- и высокотехнологичного производства из-за высокой конкуренции. Это внешняя причина. Во-вторых, есть причины внутреннего порядка. В частности, для самой России характерна большая неравномерность технолого-экономического развития, расслоение экономического пространства страны на постиндустриальные мегаполисы, индустриальные ресурсодобывающие регионы и депрессивные территории с остаточной экономикой. Новые формы экономической активности сконцентрированы в двух российских столицах, где сосредоточены головные офисы компаний, финансовые структуры, инновационный и креативный бизнес. А преобладающая ориентация молодежи на постиндустриальные форматы деятельности только усиливает процессы «западного дрейфа», поскольку в большинстве регионов молодежь не находит удовлетворяющие ее установкам тип занятости, уровень доходов и стиль жизни. Таким образом, в России спрос экономики на тип образованности имеет сложную структуру: нужны и специалисты для индустрии, и обладатели гибких специальностей для городской экономики – пропорция существенно зависит от региона. Возникает парадокс: одновременно сосуществуют и «избыток» людей с высшим образованием, и высокий спрос на них. В-третьих, ограничением является сама высшая школа. Система образования не готова широким фронтом перейти на гибкие специальности и продуцировать «компетентных работников», поскольку недостаточно преподавателей – носителей таких компетенций, имеющих опыт разработки и реализации исследовательских, инновационно-технологических, предпринимательских, социальных и иных проектов. – Образно говоря, российское общество и экономический уклад оказались в некоем расщепленном пространстве? – В переходном, да. В образовании один из ярких симптомов кризиса эпохи перехода – это его имитация и фальсификация, принимающие массовый характер: «студенты делают вид, что учатся, преподаватели делают вид, что учат». Снижается качество образования, личный смысл образования редуцируется к получению диплома. Причем попытки борьбы с проявлениями кризиса в высшем образовании административными мерами, без глубоких системных изменений, приводят лишь к появлению дополнительных слоев фальсификации и имитации. Это имитация реформ, имитация управления развитием: «администраторы делают вид, что руководят модернизацией, преподаватели делают вид, что модернизируют исследовательский, образовательный процесс». Предпринимаются различные модные нововведения: например, внедряются балльно-рейтинговые системы, менеджмент качества и тому подобные, которые очень часто сводятся к появлению дополнительных регламентов, записей, не оказывая влияния на реальное качество результатов образования. – Где же решение проблемы, ведь о повышении качества образования не говорит уже только ленивый? – Преодоление, или снижение уровня, имитации и фальсификации не является внутренним делом высшей школы. Искомые управленческие и политические решения должны затрагивать экономику и общество в целом. От редакции: «Для России крайне важной задачей станет формирование русскоязычного образовательного ареала», – уверен Валерий Ефимов. Однако, тут мы приостановим нашу беседу, что называется «на самом интересном месте». …Так какие же сценарии развития ожидают отечественную высшую школу? Какой из них наиболее вероятен? С какими рисками и развилками на «образовательном маршруте-2030» мы столкнемся? Наконец, почему именно для России особенно важен поиск новых идей и смыслов? Об этом читайте в следующем номере «АО». Читайте далее: Образование – 2030: сценарии для России (продолжение)
Нашли ошибку на сайте? Выделите фрагмент текста и нажмите ctrl+enter
Похожие материалы: При использовании любых материалов сайта akvobr.ru необходимо поставить гиперссылку на источник
Комментарии пользователей: 11
Оставить комментарий
|
Читайте в новом номере«Аккредитация в образовании»
№ 7 (123) 2020
Известный американский фантаст Роберт Асприн однажды написал: «Когда на носу кризис, не трать силы на овладение сведениями или умениями, которыми ты не обладаешь. Окапывайся, и управляйся с ним, как сможешь, с помощью того, что у тебя есть». Кризис уже наступил, и обойтись имеющимся инструментарием вряд ли получится. Как жить в новом, дивном мире и развивать потенциал – читайте в 123-м номере «АО».
Все опросыОпросы
Партнеры
Популярные статьи
Из журнала
Информационная лента
|
ЕФИМОВ Валерий Сергеевич – директор Центра стратегических исследований и разработок Сибирского федерального университета, кандидат физико-математических наук, доцент. Член Российской ассоциации исследователей высшего образования. Руководитель и участник ряда научно-исследовательских проектов в области высшего образования, его стратегий развития и прогнозирования.
