Игорь Ким о филологическом образовании в условиях реформ

«Хорошо, если бы филологи ощутили себя способными влиять на коммуникацию в обществе…»

– Игорь Ефимович, что вы скажете о владении русским языком современными студентами?

– Смотря что понимать под владением русским языком. Сейчас популярна идея, что речь должна быть, прежде всего, эффективной. Вспомним В. Жириновского, который благодаря своим фантастическим коммуникативным умениям добился почти невероятной популярности и успеха в 90-е годы. Представить, что так могло быть в 80-е или 70-е годы, почти невозможно. Поэтому и речь современных студентов стала другой, может быть менее правильной, но в большей степени отражающей индивидуальность человека. Другое дело, что индивидуальность иногда бывает не такой, какой бы нам хотелось.

– Почему, на ваш взгляд, молодое поколение России в большинстве своем сегодня равнодушно к классической и современной литературе?

– Уважают литературу, может быть, не меньше, а читают меньше, и понятно почему. Потому что современная массовая культура очень агрессивна, она лезет в глаза, пользуется человеческой ленью. Телевизор можно смотреть пассивно, а книга, особенно серьезная литература, требует больших усилий. Массовая литература тоже легче для восприятия, потому что шрифт больше, есть картинки, информация, которая стимулирует, побуждает к чтению. Я уже не говорю о комиксах. У американцев детей уже учат читать по комиксам. Поэтому хорошей литературе трудно соперничать с такой вот массовой культурой.

– Как вы относитесь к инициативе введения ступени бакалавриата в филологическом образовании?

– У меня еще не вполне сформировалось мнение по этому поводу. В целом, мне кажется, вузы, профессура не готовы к бакалавриату и не очень хорошо понимают, чем он отличается от специалитета. Есть некое разграничение: бакалавр – это более практическое, а магистр – более теоретическое образование. А в привычном для нас филологическом образовании, как раз, наоборот: на первых курсах даются теоретические знания, а уже потом идет практическая специализация. При введении бакалавриата получается, что нужно поменять полностью идеологию обучения – учить практике без серьезной теоретической базы.

– Какие шаги необходимо предпринять государству, профильным вузам для повышения престижа, конкурентоспособности молодых специалистов-филологов на рынке труда?

– На самом деле, никто не понимает, кто такие филологи. Они сейчас очень востребованы. Другое дело, что те филологи, которые нужны, которых ждут, не воспринимаются как филологи. Ну, например, специалисты PR – где их учат? Учат на факультетах искусствоведения, социологии, психологии. Но работа этих специалистов, как мне кажется, связана, прежде всего, с речью, с языком, с тем переводом, о котором я говорил в статье.

Если говорить о престиже… Хорошо, если бы филологи ощутили себя самостоятельными субъектами. Не кабинетными служащими, а людьми, способными влиять на коммуникацию в обществе.

– Может быть, тогда должны быть как-то модернизированы образовательные программы для филологов?

– Может быть… Обучать, например, элементам издательского дела – это было бы очень хорошо и полезно. Издательская деятельность – это все-таки дело филолога.

– Правильно ли мы вас поняли, что рано или поздно роль филолога как руководителя, организатора и контролера коммуникации будет выполнять государство…

– Все-таки филолог, о котором я пишу, не руководитель и не контролер. Он именно посредник, к его услугам прибегают по необходимости, когда коммуникация не получается или неэффективна. А роль руководителя – это для государства, вообще для власти. В США политкорректность – это форма цензуры, которая эффективнее нашей советской цензуры. Это и есть управление коммуникацией, установление неочевидных правил, запретов, предписаний.

В обществе, где государство – единственный субъект, не нужна содержательная и эффективная коммуникация. У Алексея Германа и Светланы Кармалиты в одном из сценариев есть фраза, которую произносит Чингисхан: «То, что я разговариваю с тобой, еще не значит, что мы беседуем». Власть всегда хочет именно такого общения.

– Куда же тогда пойдут филологи? Может ли Интернет стать прибежищем живого русского слова?

– Куда деться филологу, когда государство контролирует публичное и массовое общение, пусть не прямо, а косвенными путями – например, через политику в области СМИ? В Интернете нужен не посредник – филолог, а скорее разработчик электронных посредников – поисковых систем, систем распознавания, электронных переводчиков.

Пойдет филолог на службу государству редактором, корректором, цензором. Снова филологи будут разъяснять, а не переводить.

– И еще один, волнующий наших родителей и педагогов вопрос: почему так процветает среди детей, буквально с начальной школы, использование ненормативной лексики? Какой методикой «вооружить» учителей для борьбы с этим захлестнувшим школы явлением? Как объяснить детям, что это нехорошо, неправильно, если сквернословие уже превращается в привычный язык общества?

– Надо различать бытовое сквернословие и публичное, в массовой коммуникации. Бытовое сквернословие существует в повседневном общении. Мат проник в него уже давно. Носители просторечия еще в 70-е годы широко употребляли нецензурную лексику. А вот в публичную речь и в СМИ она проникала через очень мощные фильтры – в прямых спортивных репортажах, в виде оговорок дикторов… Эти немногочисленные факты становились содержанием баек и анекдотов. А в 90-е годы мат перешел в публичную речь и массовую коммуникацию, тоже, кстати, не в больших количествах.

У сквернословия как элемента речи есть две стороны. Первая – культурная. Все-таки матерщина – это табуированная лексика, которая осуждается обществом. Вторая сторона – выразительная, в силу заложенной отрицательной энергии. Это очень сильное выразительное средство эмоционального воздействия на собеседника, хотя понятно, что не всегда содержательное.

И переход мата в публичную речь и в массовую коммуникацию привел к его легализации, общественному признанию его допустимости. А дети учатся тому, что есть, они очень адаптивны. Если общество не приветствует ненормативную лексику, но и не борется с ней, то и дети используют ее как выразительное средство без каких-либо ограничений.

Но вообще, если в государстве присутствуют стабильность, единая политика, оно хорошо управляется и четко видит свои ориентиры, в том числе социальные, то оно позволяет себе контролировать то, что находится в антагонизме с его идеологией.

Опять же вспомним политкорректность, когда просто запретили употреблять выражения, оскорбляющие чернокожее население США. Высказался неполиткорректно – против тебя подается иск, и выплачиваешь большую компенсацию. Если прецедент есть, то такие судебные процессы идут по всей стране, и другие просто перестают говорить то, что не надо, потому что не хотят расставаться с деньгами. Так что, если внятная языковая политика в государстве осуществляется, то и результаты, несомненно, будут.