Стратегия и тактика заимствования

МЕЛЬНИК Дара Анатольевна – руководитель исследовательской группы центра трансформации образования Московской школы управления «Сколково».

 

...Единственный тип власти,

который сохранился у президента университета

и который университету нужен,  – это власть идей,

возникших от тщательного наблюдения за тем,

что происходит в образовании как здесь, так и в других местах.

Дерек БОК, почетный президент Гарварда

 

Вместо предисловия…

Всегда была и будет ватерлиния, которая отделяет университеты «первого класса» от остальных. Первые определяют, что такое сегодня «университет», а последние изо всех сил пытаются как можно лучше соответствовать заданным конвенциям. Эта ватерлиния видна как внутри национальных систем высшего образования, так и на глобальном уровне: есть топовые системы высшего образования, а есть подражатели.

Подражание происходит следующим образом: лидерские команды ведущих университетов отстающей системы внимательно и пристрастно наблюдают за ведущими университетами системы передовой и в какой-то момент начинают заимствовать. Если они делают это осмысленно, то происходит адаптация, иногда вплоть до неузнаваемости – так запускается ключевой механизм развития высшего образования. Далее университеты «второго эшелона» страны копируют то, что делает первый. Так когда-то элитные американские университеты заимствовали образовательные модели у Оксбриджа, а управление исследованиями – у Германии, основательно подогнав немецкий опыт под себя. А далее уже и остальные американские университеты следовали заданным «пионерами» образцам.

Чистых моделей нет

Обновление за счёт заимствования у других систем часто вызывает сильную эмоциональную реакцию у университетского сообщества. Так, в китайских и российских газетах можно прочитать про интриги и разрушительное влияние «западного образовательного империализма». Европейские интеллектуалы болезненно реагируют на все, что хотя бы отдаленно напоминает «американизацию». В 2016 году в Соединенных Штатах называли идеи политического деятеля Берни Сандерса по использованию элементов скандинавского высшего образования «утопическими и нежизнеспособными априори». За всеми этими криками души просматривается призыв к поддержке и развитию уникального, «своего». Возможно, такой тезис идеологически является правильным. Однако он разбивается об историческую и практическую реальность, как бумажный кораблик о первую же серьёзную волну. В его ядре идея уникальности: будто бы есть что-то особенное, своё, которое нужно защищать. Обычно это не так. С идеологических позиций это, возможно, и является правильным тезисом, но он разбивается об историческую и практическую реальность, как бумажный кораблик о первую же серьёзную волну. Ядром этого тезиса является идея уникальности – будто бы есть что-то такое особенное своё, которое нужно защищать. Обычно это не так.

Все, что кажется неизменной частью нашего университетского мира, было когда-то перенято у других. Кафедральная структура, лаборатория и семинар, дисциплинарная специализация профессуры и учёный совет пришли из Берлинского университета имени Гумбольдта. Европейские философы эпохи Просвещения настаивали на том, что нужны специализированные заведения для подготовки профессионалов (включая исследователей), что и было воплощено в наполеоновской Франции. Российские профильные вузы, институциональное разделение исследований (Академия наук) и образования (университеты) – резонанс той, старой дискуссии. Кредитная система, степени бакалавра и магистра были заданы европейскими болонскими стандартами. Возникшие в ряде мест свободное образование и элитные треки – влияние американской высшей школы. Уникальное российское высшее образование является мозаикой из оттисков университетских моделей других стран.

И не только российское. В современных моделях китайских университетов можно отследить заимствования из Японии, Германии, США и, конечно, СССР. В 1940-1950-х годах советская система высшего образования была полностью перенесена на китайскую почву. В КНР появились подведомственные вузы, введена узкая специализация, студентов стали принимать под конкретные учебные программы (а не просто в образовательную организацию в целом, как было раньше), произошло разделение фундаментальных и прикладных наук. Переняли даже характерный советский архитектурный стиль кампусов…

А американский исследовательский университет? Самая заимствованная модель в мире – он тоже практически полностью построен на имитациях. Наблюдательные советы были заимствованы у шотландских университетов: в Шотландии 16 века набсоветы служили «мостом» между университетами и городами, а также инструментом власти британской короны. Свободное образование, кампусы как отдельное университетское пространство вместе с общежитиями и спортивное соперничество были «перевезены» из Оксбриджа вместе с первой делегацией преподавателей. Влияние немецкого исследовательского университета нигде не проявляется так сильно, как в США. Вот вы сидите на семинаре, профессор говорит о своих авторских исследованиях, потом вы идёте в свой департамент… Это все следы идей Фихте, Шлеермахера и Гумбольдта, которые вместе построили когда-то гумбольдтовский университет. В этом ключе статья почетного профессора Гарварда Генри Розовски «Исследовательские университеты – американская исключительность?» вызывает ироническую улыбку. Известный профессор Гарварда Клеренс Бринтон, сам когда-то учившийся в Гарварде и Оксфорде, писал в университетской газете «Гарвард Кримсон»: «Американская имитация всегда была чем-то большим, чем лесть, возможно, за счет счастливой способности забывать происхождение наших имитаций»

Помнить корни моделей совсем не обязательно: не всегда можно отследить всю цепочку заимствований. Достаточно понимать, что они, как правило, есть, и не использовать уникальность как аргумент для защиты статус-кво.

По-настоящему уникальной, наверное, может быть только комбинация подходов, которая и создаёт неповторимую идентичность университета.

 

Вас копируют? Значит, вы успешны

В любом случае, хорошую модель рано или поздно заимствуют. И как только это случается, она сразу теряет уникальность. Например, физтеховская модель интеграции учебного и исследовательского процессов была перенесена, среди прочих университетов, в МИФИ и НГУ. Здесь она, нарастив дополнительный слой связи с производством, стала называться «лаврентьевским треугольником».

В 1939 году президент Гарварда Джеймс Конант, работая над трансформацией вуза в «меритократический университет», сделал запрос на разработку новой схемы наделения пожизненным профессорством (tenure). Именно тогда был введен жесткий принцип «up or out», пришедший на смену предыдущему инерционному подходу «ad personem», когда человек оставался просто потому, что провёл в университете определённое количество времени, стал «своим» и увольнять его становилось неудобно. Новая гарвардская схема была практически моментально скопирована всеми элитными вузами и стала золотым стандартом, актуальным до сих пор.

Отдельный аспект обреченности на неоригинальность – это «витающие в воздухе хорошие идеи»: когда, отвечая на вызов, в разных местах разные инноваторы, не сговариваясь, приходят к похожим выводам. Например, дисциплинарное деление (один профессор на дисциплину) и академическую свободу одновременно придумали в Германии и Шотландии. По-настоящему уникальной, наверное, может быть только комбинация подходов, которая и создаёт неповторимую идентичность университета.

Тактические принципы заимствования

Возможно, вам придется однажды начать работу по заимствованию – даже не столько для того, чтобы «быть как все» (например, все делают ядерную программу, заимствуя у американских университетов, значит, и вам непременно нужно), а потому, что в вашей текущей модели есть очевидные проблемы. Какими принципами в этом случае можно было бы руководствоваться?

Всегда нападение, никогда не защита

Для начала нужно определиться с правилами и понять, чего делать нельзя.

Нельзя работать в режиме стопроцентного copy-paste. Когда нам что-то нравится, мы хотим сделать такое же, опасаясь, что модификации нарушат работу тонкого механизма. Так можно «переносить» целые университеты! Один из первых исторических примеров – «покупка» Турцией Роберт-колледжа: в 1863 Кристофер Роберт и Сайрус Хэмлин создали колледж свободных искусств и наук под Стамбулом, сделав прямой перенос американской модели организации обучения, преподавания, учебного плана. Подход по-прежнему популярен, как правило, в догоняющих с точки зрения высшего образования странах – в не-Европе, не-Северной Америке, не-Австралии… Причин его распространённости три.

Первая – тем, кто мыслит себя как «не-», кажется, что там, на поверхности, выше ватерлинии мирового класса, все солнечно и совершенно. Это позиция ученика.

Вторая – подражание ради того, чтобы не оказаться «в хвосте». К примеру, Тюменский государственный университет делает индивидуальную образовательную траекторию, значит, нужно срочно сделать так же, а то все студенты уедут в Тюмень. Это позиция соперника.

Наконец, третья – подражание ради легитимизации себя, желания принадлежать к «крутой компании». Это позиция отверженного. Но копируя напрямую, вы не выиграете, не перегоните, вас не примут.

Главная проблема здесь в том, что, пытаясь скопировать готовую модель как можно точнее, вы заодно перенимаете и ее недостатки. Например, у американской системы пожизненного профессорства есть ряд очевидных достоинств. Tenure, согласно старой задумке Конанта, работает так: кандидат попадает на должность tenure-track и в среднем в течение семи лет упорно работает на свое профессиональное портфолио. Затем ad hoc комитет, включающий профессоров из других университетов, рассматривает досье и принимает решение: up или out. То есть вы либо идете дальше вверх, получая статус полного профессора, либо начинаете карьеру в другом месте. После того, как вы получили статус tenure, университет больше не имеет права вас уволить (если, конечно, вы не будете вести себя как упомянутый Кэролайн Уин в той же газете «Гарвард Кримсон» в 1997-м году профессор одной Медицинской школы, «...который порубил своего коллегу на маленькие кусочки и попрятал их по всему Лонгвудскому кампусу...», и у которого tenure пришлось, конечно, отобрать).

Таким образом, ученый получает гарантию академической свободы, позволяющую интеллектуально двигаться в наиболее для него интересном и многообещающем направлении. И для университета система tenure (пожизненный контракт в обмен на добросовестный интеллектуальный труд) также весьма выгодна. Во-первых, она гарантирует вузу постоянный приток талантливых, перспективных и лояльных сотрудников; во-вторых, «зашитая» в процесс отбора схема «up or out» борется с негативными эффектами академического инбридинга; и, наконец, гарантированная университетом пожизненная экономическая стабильность сама по себе является товаром настолько редким и дорогим, что в счет его обеспечения можно платить профессуре зарплаты поменьше.

Имеет система и свою «темную сторону». В те годы (обычно самые активные!), когда преподаватели работают на tenure, они зачастую становятся интеллектуально осторожными и держатся поближе к мейстриму. Из-за крена комитетов tenure на оценивание исследовательских достижений, преподаватели меньше внимания уделяют собственно педагогическим инновациям (все, что не для досье, не важно!), а их исследовательские проекты кратковременны, поскольку дают больше публикационной активности. Да, это все поправимо – достаточно подкорректировать критерии принимающих решение комитетов. Серьёзнее то, что пожизненное профессорство связывает университеты, оттягивая ресурсы и формируя внутри властную группу «академических мандаринов». Поэтому давно идет речь о том, что пора бы придумать для желающих завоевывать «высоты» академического мира что-то иное.

Безусловно, при прямом копировании модели все эти ее особенности – и положительные, и отрицательные – необходимо знать и учитывать. Кроме того, у копирующего всегда другой контекст, из-за которого прямое копирование может привести совсем уж к сильному промаху. Потому-то список замечательных моделей, которые не удалось привить в других контекстах, потенциально бесконечен. Так, оксфорсдская тьюторская система с треском разлетелась в Гарварде в начале прошлого века: студентов она не заинтересовала, а университет нашел её слишком дорогой. В итоге, введённый ей на замену и разработанный самим Гарвардом блок общего образования сработал в разы лучше. Другой пример провала культурно близкого, казалось бы, переноса – это британский Открытый университет, дистанционное образование которого пользуется огромным успехом как в Соединенном Королевстве, так и в странах ЕС, в начале нулевых, после серии упорных попыток, вынужден был свернуть  свои программы в США. Можно вспомнить и другие яркие примеры, уже вне зоны высшего образования: классические идеи парламентаризма так и не прижились в России, а модные лет пятнадцать назад японские бизнес-практики – в западном корпоративном пространстве. Все дело в том, что удачные модели эндемичны. Им нужно мутировать, чтобы влиться в другую экосистему.

Еще интересная аналогия. Авторы статьи «Провинциальная и туземная наука» Михаил Соколов и Кирилл Титаев для анализа научной коммуникации использовали теорию «центра-периферии»: «столичные» ученые читают друг друга; «периферийные» читают «столичных», не пользуясь при этом взаимностью; а «туземные» читают самих себя, но их не читает никто. (Речь, конечно, не о географических понятиях – «столичных» учёных можно найти в самых удалённых местах). Так вот, на коммуникации между университетскими моделями можно посмотреть под тем же углом. Филип Альтбах писал: «...периферийные университеты чаще всего обращаются к вузам в индустриально развитых странах, в частности, в Соединенным Штатах, Великобритании и нескольких других ключевых европейских странах для импорта моделей, исследований и направлений деятельности». Проблема в том, что даже «прочитав», выучив принципы наизусть и внедрив у себя передовые модели, периферийные университеты так и остаются провинцией, задворками академического мира. Конечно, это лучше, чем быть туземным университетом. Но для того, чтобы стать университетом столичным, нужно «браться за стволы», как говорил Сонни из «Крестного отца». И – переходить в наступление…

Элемент неожиданности

У любой модели есть проблемные зоны. Они обсуждаются, ведется поиск  решений по их преодолению. Например, уже с десяток лет идет дискуссия о том, что инженерное мышление необходимо для всех, и периодически провозглашается тезис, что надо бы в общеобразовательный блок встроить инженерный курс с элементами изобретательства – для всех! Такой почти агрессивный в своей интенсивности курс смог бы перестроить мышление студентов по всем дисциплинам, заставив смотреть инженерно на все: от биологии или истории Франции 19-го века до правильной «конструкции» свидания в пятницу… Вот такие идеи можно внедрять, пока они свежи и неожиданны, и пока они решают актуальные, а не вчерашние проблемы. На проектирование в таком случае может работать все: смелые футуристические идеи Рональда Барнетта, проекты «идеального университета» ваших же студентов, результаты форсайтов – везде кроются идеи, и все может пойти в печь проектирования.

А что если публичных дискуссий о том, о чем размышляете вы сами, нет? Возможно, потому, что ваша ситуация действительно уникальна. Или потому, что цель, которую вы себе определили, настолько необычная и дерзкая, что никто не осмеливался подумать об этом раньше вас. Тогда вы можете проблематизировать текущие топовые модели: что не работает? Чем они проблемны? А потом подумать, как это можно решить, и внедрить в своём университете. И тогда вы сами инициируете дискуссию, «взрезая» публичное пространство своей новой идеей как подрывной инновацией.

К слову, у норвежского исследователя Ярла Трондала есть любопытная статья под названием «Неоднозначность в организациях и процедуры поведения и изменения», где он сравнивает университеты и джазовые оркестры. В обоих случаях предельно важна импровизация, осмысленное действие автономных исполнителей, исходящее из того, что происходит здесь и сейчас. Далее, и в джазовых выступлениях, и в университетах то, что кажется произвольным, на самом деле управляется невидимыми для наблюдателя правилами и нормами. (Поэтому, несмотря на весь хаос, творящийся в джазе, его не спутаешь ни с каким другим стилем. Подобное характерно и для университета: меняясь, он всегда в чем-то остаётся древней неповторимой средневековой организацией). И вот когда в джазе ускоряется темп, музыканты начинают делать больше повторений, чтобы было легче удерживать связь друг с другом и не потерять целостность мелодии, тогда-то скрытые в ней закономерности выходят наружу. Также и университет – в фазе своей быстрой трансформации он обнаруживает структуру своих связей…

И еще. Заимствование сегодня тесно связано с инструментами бенчмаркинга. Но бенчмаркинг в высшем образовании кардинально отличен, например, от бенчмаркинга в бизнес-секторе по одному важному параметру: корпорации смотрят намного шире. Им интересны не только практики других корпораций, но также организаций из других миров – мира искусства, спорта, публичного сектора… Хорошие ходы можно найти в самых необычных местах. Университеты же норовят смотреть исключительно на другие вузы, и к тому же – на вузы одного с ними типа: католические университеты смотрят на другие католические университеты, Лига Плюща напряженно следит за инновациями среди «своих» и так далее. Определенные изменения в такой подход внесли рейтинги – теперь вузы пониже смотрят на вузы повыше, но круг все равно узкий. Для модернизации это полезно, но для прорыва нужно смотреть на свою ситуацию из всех доступных смотровых постов, даже находящихся на незнакомой территории – даже с позиции джазмена, если это может дать новый взгляд.

Боевой дух

Нельзя создать интересный университет, если нет веры в саму возможность крупных инноваций в высшем образовании. Последний раз крупная рокировка на исторической арене произошла в середине 20-го века. Немецкие университеты, сто лет определяющие дух и курс высшего образования, сдали позиции в пользу американских. Причин – масса: возрастающая ригидность и бюрократизм, Вторая мировая война, резкий отказ от элитизма в пользу меритократизма в топовых американских университетах, отток интеллектуальной когорты из зализывающей послевоенные раны Европы в США.

Сейчас западный мир медленно теряет очки (в рейтингах, входящей мобильности, инновативности) в пользу Азии. Окончательного сдвига пока не случилось, но он возможен. Всегда есть шанс, что следующая эра высшего образования будет принадлежать не Германии, Соединенному Королевству или США. Вопрос – кому?

Эту статью ещё никто не успел прокомментировать. Хотите стать первым?