Максим Горбунов: Инновации не возникнут на пустом месте

Напоминаем читателям, что Максим Горбунов, в числе других талантливых молодых исследователей, был награжден медалью и премией Российской академии наук за разработки в области влияния ионизирующего излучения на работу микросхем в космосе. Сегодня разговор с нашим собеседником посвящен мерам социальной поддержки молодых ученых, проекту «Сколково» и другим актуальным вопросам современной российской науки.

– Максим Сергеевич, ваша научно-исследовательская деятельность получила высокую оценку в Конкурсе 2011 года на соискание медалей Российской академии наук с премиями для молодых ученых РАН, от всей души поздравляем вас! В официальном письме сказано, что награда присуждена “за цикл работ «Многоуровневое моделирование эффектов…” Расскажите об исследованиях, над которыми вы работаете. Как и почему пришла идея заниматься именно данным проектом?

– Спасибо! Эта награда – хороший стимул продолжать начатое. Предстоит ещё много всего сделать, и до завершения работы по данному направлению ещё очень далеко. Я хотел бы поблагодарить экспертную комиссию РАН за то, что отметили мою работу, а также коллег из НИИСИ РАН и НИЯУ МИФИ за их помощь и поддержку, за готовность вместе решать сложные задачи. Особая благодарность моим научным руководителям – Павлу Николаевичу Осипенко и Геннадию Ивановичу Зебреву.

Нельзя сказать, что исследования ведутся в рамках одного проекта: мы развиваем одновременно несколько важных проектов, связанных с созданием отечественной элементной базы микроэлектроники. Известно, что на наших спутниках большая часть электроники – импортная, при этом зачастую не удовлетворяющая требованиям, предъявляемым к системам, предназначенным для длительного функционирования в космосе. Недавняя история с аппаратом «Фобос-Грунт» – тому яркий пример. В нашем институте разрабатываются микропроцессоры для различных применений, в том числе радиационно-стойкие и сбоеустойчивые.

Несмотря на кажущееся отставание от лучших импортных коммерческих микросхем, можно с уверенностью сказать, что по части специализированных микросхем мы не только не отстаём, но по некоторым вопросам опережаем наших иностранных конкурентов.

Заниматься этими проблемами я начал ещё будучи студентом. В МИФИ создана ведущая научная школа по микроэлектронике, а в НИИСИ РАН удаётся с успехом внедрять научные достижения в производство.

– Давайте поговорим немного о современной ситуации в отечественной науке. На ваш взгляд, что-то изменилось в сторону улучшения за последние годы?

– Мы ещё не преодолели последствий развала советской науки и производства, и пока, к сожалению, не видно, за счёт чего мы собираемся выправить ситуацию. Много говорят об инновациях, и это хорошо, но инновации не возникают на пустом месте: они должны быть обеспечены производственными мощностями, инфраструктурой и так далее. Что же касается настроений и установок научной молодёжи, то мне видится, что молодёжь хочет и готова работать в нашей стране, но ей нужны амбициозные цели (на уровне государства) и поддержка.

– Каким образом государство могло бы помочь современным молодым специалистам в их профессиональной деятельности? Какие меры социальной поддержки необходимы в первую очередь?

– Наверно, я не ошибусь, если скажу, что главными стимулами для молодого специалиста в России являются доступное жильё и зарплата. К сожалению, жильё до сих пор остаётся недоступным. Есть множество программ: ипотека, ФЦП «Жилище» и другие. Но для ипотеки нужен первый взнос, который составляет от 10% до 33% от стоимости жилья (для однокомнатной квартиры в Москве это 0,5-1,5 млн. рублей, а для двухкомнатной, с учётом создания и роста семьи, – 0,7-2,3 млн.). Да, процентная ставка снижена, но первый-то миллион откуда взять? Что делать молодому специалисту из региона, работающему в московском институте, который вынужден снимать жильё за 15-20 тысяч рублей в месяц, потому что общежитие не всегда предоставляется организацией, в которой он работает? Кроме того, для участия в программах молодой специалист должен не менее трех лет работать по специальности (в ряде регионов, насколько я знаю, этот порог может быть снижен до одного года). Где всё это время он должен жить? На мой взгляд, молодому учёному нужно, при необходимости, предоставлять жильё сразу после трудоустройства: пусть это будет комната в коммуналке, зато отдельное жильё в том городе, в котором он работает.

Что же касается зарплаты, то здесь всё сильно зависит от того, в каком институте работает молодой учёный. Базовая зарплата у молодых специалистов составляет около 10-12 тысяч рублей (ставка младшего научного сотрудника). Если человек учится в аспирантуре, то он работает младшим научным сотрудником (м.н.с.) не на ставку, а на полставки. Итого пять-шесть тысяч. Так что стипендия в 2500 рублей для этой суммы составляет целых пятьдесят процентов! Оговорюсь, что это нынешнее состояние дел, а ещё два года назад, когда я учился в аспирантуре, базовая зарплата (полставки) составляла три с половиной тысячи рублей, а стипендия – полторы тысячи. Несмотря ни на что, даже после повышения, современная базовая зарплата московского аспиранта составляет чуть больше прожиточного минимума. Я считаю, что рассчитывать дополнительный материальный стимул в виде процента от общей суммы, включающей базовую зарплату и надбавки, – не совсем правильно: доходы у института с производством, как наш, и у какого-нибудь «фундаментальнонаучного» – совершенно разные.

Мне кажется, можно было бы: а) повысить стипендию до прожиточного минимума в регионе и б) для академической аспирантуры разрешить аспирантам занимать целую ставку, так как фактически нет никакого «отрыва от производства» и т.п. Тогда «эмэнэсы»-фундаментальщики получали бы в Москве сразу не меньше 17 тысяч.

И это не всё. Зарплата профессора в таком университете, как, например, моя Alma Mater МИФИ, составляет около 14 тысяч рублей, а доцента – около 9 тысяч. Я считаю, что это позор для отечественной науки.

– Что, по вашему мнению, могло бы привлечь молодежь к активной исследовательской деятельности в России?

– Ясные и амбициозные цели. В нашем институте средний возраст сотрудников – около 33 лет, и каждый год приходят новые молодые специалисты, многие из которых остаются. В «омоложении» есть и плюсы, и минусы. Плюсы, думаю, очевидны, а вот среди минусов следующий: порой приходится заново проходить путь, который уже прошли и наши предшественники, и наши иностранные конкуренты. Учимся на своих ошибках. Тем не менее, решать поставленные задачи (и ставить их) молодёжь готова. Здесь нужно отметить роль руководства нашего института и персонально – нашего директора академика Владимира Борисовича Бетелина. Выбран курс на поддержку молодых исследователей, и я считаю, что этот курс верен. Инициативы молодых специалистов всегда находят поддержку, мы принимаем активное участие в различных научных мероприятиях: научно-практических семинарах, конференциях, в том числе международных, проводимых в России и за рубежом. Перед нами ставятся интересные задачи, видно направление развития, есть ощущение того, что мы находимся «на переднем краю». Мы гордимся историей нашего сравнительно молодого института и с уверенностью смотрим в будущее. Увеличить научный потенциал России, привлечь и сохранить молодые кадры можно только при наличии долгосрочной стратегии развития науки.

– В последнее время в России на самом высоком уровне обеспокоены явлением, которое получило название «утечки мозгов». Этому пытаются противопоставить серьезные федеральные целевые программы, запущены проект «Сколково», конкурс «Мегагранты». Являются ли предпринятые шаги серьезным стимулом к возвращению российских специалистов, работающих за рубежом? Каково ваше отношение к данной проблеме?

– «Утечка мозгов» происходит, потому что молодой специалист или не может найти применения своим знаниям у нас в стране, или не созданы условия для его самореализации (в широком смысле). ФЦП, «Сколково» и другие проекты должны иметь главной целью не возвращение специалистов, работающих за рубежом, а создание условий для работы в России. Можно взять в качестве примера исследования графена, за которые присудили Нобелевскую премию выходцам из России Гейму и Новосёлову. У них не было возможности продолжать исследования в России – и они уехали. Я не знаю об их планах, но вряд ли они вернутся работать на Родину, если там для них создана комфортная среда. Другое дело, что в наших интересах привлекать уехавших специалистов для совместных работ. Здесь опыт русскоязычных коллег, работающих за рубежом, бесценен. Но давайте посмотрим, могут ли молодые учёные полноценно заниматься графеновой электроникой в России? Физическими основами, материаловедением – безусловно, могут. Но у нас нет базы для создания даже простейшей схемы на основе графена, в то время как за рубежом уже обсуждают особенности микросхемотехники. Ниша, которую может занять графен, – СВЧ-электроника. Это сотовая связь, телевидение. И нет никаких признаков того, что в России кто-то собирается развивать производство по этим направлениям: будут довольствоваться китайской продукцией.

Некоторые учёные всё равно будут уезжать работать за рубеж – в принципе, в этом нет ничего криминального, если это не ставит под угрозу развитие проектов в нашей стране. Могут ли приехать к нам? Я считаю, что нет. Недавно моему научному руководителю в МИФИ выпускница Пекинского института микроэлектронной технологии прислала письмо, в котором спросила, может ли она работать постдоком в его научной группе. Очевидно, что никаких механизмов для её работы в России нет: помимо необходимости оформления множества документов и прохождения проверок, есть ещё языковой барьер. До сих пор, к сожалению, хороший английский язык в научной среде – редкость.

А что касается наших бывших соотечественников, по-моему, с выходцами из России нужно работать так же, как и с иностранными учёными. Другое дело, что с бывшими соотечественниками работать легче, так как все понимают условия работы в России и за рубежом, отсутствует языковой барьер. На мой взгляд, работа с теми, кто уехал, не самоцель, а средство повысить эффективность взаимодействия с зарубежными научными центрами.

– Какой вам видится перспектива проекта «Сколково»?

– Здесь пока много неясного. Я не понимаю, почему многочисленные проекты, которые были созданы ранее, «не сработали», а «Сколково» – сработает. Почему «Сколково» не создаётся на базе уже имеющихся научных центров, например, в Зеленограде? Финансовые потоки – не прозрачны, что даёт повод сомневаться в их чистоте. Не вполне ясно, как проходит экспертиза.

В то же время нельзя не отметить и положительные стороны проекта. В частности, мне известен один проект, получивший поддержку в «Сколково»: это проект спектрометра ионной подвижности (попросту называемый «электронным носом»), разрабатываемый на кафедре микро- и наноэлектроники НИЯУ «МИФИ». Это действительно очень интересная и полезная разработка, которая создаётся для обнаружения малых концентраций взрывчатых веществ, наркотиков и т.п. Я учился на этой кафедре, поэтому лично знаком с большинством разработчиков, включая руководителя группы заведующего кафедрой Вячеслава Сергеевича Першенкова. В группе много талантливых молодых ребят. В том, что принято положительное решение по поддержке этой разработки, есть заслуга и нашего директора В.Б. Бетелина, который входит в Научный совет Сколкова. Так что имеющаяся информация позволяет мне смотреть на проект «Сколково» со сдержанным оптимизмом.