Активы и пассивы высшей школы

Весной 2016 года первый зампредседателя ЦБ1, характеризуя сегодняшние российские экономический реалии, вместо слова «кризис» предпочла использовать иную формулировку – «новая реальность»: «То есть это не временные трудности, а новые координаты, в которых нашей экономике предстоит развиваться. И в этой новой реальности есть разные новые возможности».

Что ж, раз все всерьез и надолго, то без обстоятельного комментария не обойтись. Что означает «новая реальность» применительно к высшей школе и имеются ли в ее арсенале по-настоящему новые возможности? С этими и другими вопросами мы обратились к одному из ведущих российских экспертов в области экономики образования, директору Института развития образования НИУ ВШЭ, кандидату экономических наук, профессору Ирине АБАНКИНОЙ.

– Ирина Всеволодовна, в каких новых координатах оказалась сегодня высшая школа, в том числе с экономической точки зрения?

– Действительно, провозглашенные государст­вом принципы эффективного расходования бюджетных средств, сочетания источников государственного и негосударст­венного финансирования, которые определяют новую реальность, характерны и для высшего образования. Вот это сочетание – государственного и негосударственного финансирования – наши вузы освоили очень давно. Но освоили только один из сегментов и возможностей, которые здесь имеются: а именно – платные образовательные услуги. Теперь предстоит научиться работать и с другими возможностями. Речь о том, чтобы университеты взяли на себя миссию, связанную с формированием целого потока стартапов, которые могли бы стать точками развития территорий, принося доход и университетам, и тем, кто эти стартапы реализует. Почему это важно? Потому что университеты тут незаменимы, никто лучше них не справится с этой задачей – генерировать стартапы, генерировать молодые команды, способные к продуцированию инновационных технологических разработок. Такими возможностями сопряжения науки и образования с креативностью молодого поколения больше не обладает ни один общественный институт. Неслучайно, в современном понимании вуз рассматривается уже как ключевой «агент» и экономических, и общественных трансформаций. Сегодня это тот центр, который формирует новую инновационную среду, в совокупности – инновационную территориальную экосистему. На мой взгляд, это ключевая характеристика новой реальности, в которой нашим университетам, несомненно, предстоит работать. Поэтому надо всерьез включаться в реализацию программ стратегического развития регионов. И неважно, федеральный это университет или национальный исследовательский, опорный вуз или институт, готовящий кадры по массовым востребованным специальностям. Налаживание тесной связи с бизнесом, продуцирование инноваций, стартапов, доведение новых технологических разработок до серийного или даже до промышленного освоения – задача, стоящая перед всеми, независимо от формы и статуса образовательной организации.

– Но сегодня, в условиях кризиса, найти парт­неров среди предприятий реального сектора экономики для серийного выпуска инновационной продукции, наверное, будет очень непросто…

– Да. Но с точки зрения долгосрочной перспективы, если мы хотим видеть Россию в числе стран-лидеров, иной альтернативы этой стратегии у высшей школы нет. Кроме того, например, если посмотреть на структуру стартапов Стэнфорда, мы увидим, что они связаны не только с какими-то новыми технологическими продуктами, востребованными в том или ином сегменте экономики. Более половины стартапов этого университета посвящены собственно новым образовательным технологиям, создающим новые возможности для профессионального развития каждого человека, овладения им современными, в том числе предпринимательскими компетенциями и навыками.

– Насколько существенно дефицит федеральной казны уже сказался на российской высшей школе?

– Дефицит, конечно, сказывается. Не обошлось без сок­ращения расходов по ряду направлений: в области молодежной политики, даже по научным исследованиям вузов (за исключением работ, включенных в госзадание без конкурсной основы). Но Минобрнауки РФ удавалось отстоять две статьи расходов: финансирование собственно образовательного процесса в вузах по аккредитованным программам и стипендиальное обеспечение. Заложенные в бюджете средства по этим направлениям выплачивались в заявленных объемах и в 2014-м, и в 2015-м, и в текущем году. Безусловно, сохраняется и бюджетное финансирование в рамках конституционных гарантий, закрепленных законом об образовании. Речь идет о предоставлении бесплатного высшего образования на конкурсной основе по нормативу 800 человек на 10 тыс. населения в возрасте от 17 до 30 лет. Думается, эти взятые на себя обязательства государство будет соблюдать в любом случае.

– Помимо кризиса, высшая школа переживает и смену модели бюджетного финансирования, инициированную государством несколько лет назад. Ее очередным этапом стало подписанное в июне 2015 года постановление Правительства РФ «О порядке формирования государственного задания на оказание государственных услуг…», № 640. Судя по СМИ, документ вызвал ряд серьезных вопросов у вузовского сообщества. Остались ли эти вопросы на сегодняшний момент?

– На данный момент каждым федеральным министерст­вом разработаны общие требования к определению нормативных затрат в своих сферах деятельности. Минобрнауки РФ также подготовило такой документ: приказ № 1040 от 22 сентября 2015 года, в котором была сделана попытка преодолеть некоторые недостатки правительственного постановления. Так, удалось уйти от излишней детализации учета направлений затрат, что, по мнению профильного ведомства, сковало бы инициативу образовательных организаций. Но ряд пунктов правительственного документа, вызвавших вопросы у вузовского сообщества, в ведомст­венном приказе сохранились. В частности, в соответствии с установкой федерального правительства, размер бюджетной субсидии на содержание имущественного комплекса государственных вузов теперь будет рассчитываться, исходя из госзадания, то есть пропорционально количеству выделенных вузу бюджетных мест. На студентов-внебюджетников эта субсидия распространяться уже не будет. Каковы последствия для образовательных организаций? Назову два существенных момента. Первый: если до этого вузы имели возможность направлять доходы от платных образовательных услуг, в первую очередь, на оплату труда преподавателей, а также на различные программы своего развития, то сейчас такие возможности, конечно же, резко сократятся. Поскольку эти средства пойдут на возмещение части расходов вуза по содержанию имущественного комплекса, которая бюджетом теперь не финансируется.

​«Рост стоимости образования заставит людей искать более дешевые альтернативы, выбирать более дешевые образовательные программы. Раз «вопрос цены» для потребителя становится главным, это несет в себе риски к сворачиванию ка­чества образования».

– Соответственно, рост тарифов на ЖКУ каждый раз будет автоматически тянуть за собой и рост платы за высшее образование. И это при том, что эксперты говорят о находящихся на пределе возможностей домохозяйствах платить за образование.

– Конечно, все это не может не сказаться на стоимости образования для внебюджетных студентов. Причем Минфин РФ очень жестко стоит на позиции, что теперь калькуляция за пользование вузовским имуществом должна быть включена отдельным пунктом в договор между студентом и вузом о предоставлении платных образовательных услуг. Но эксперты правы: дальнейшее увеличение платы за высшее образование, к тому же в период кризиса, окажется для российских семей неподъемным бременем. Так что фактор «потолка платежеспособности» остро ставит задачу поиска вузами дополнительных устойчивых источников финансового обеспечения своей деятельности. Кстати, у этого фактора есть еще один очень существенный аспект: рост стоимости образования заставит людей искать более дешевые альтернативы, выбирать более дешевые образовательные программы. Раз «вопрос цены» для потребителя становится главным, это несет в себе риски к сворачиванию качества образования в высшей школе, а отнюдь не к его повышению.

– Так… а каков второй момент, о котором вы хотели сказать?

– Второй момент связан с тем, что многие вузы за предыдущие годы за счет различных программ поддержки и развития старались серьезно улучшить свою материально-техническую базу: они приобрели довольно много оборудования, пополнили библиотечные фонды, открыли новые лаборатории или даже целые учебные и жилые корпуса и прочее. Но теперь существенная, оказавшаяся вне рамок госзадания часть расходов на содержание всего этого имущества ляжет на сами вузы. Особенно непросто будет тем университетам, у которых приборная база энергоемка, требует закупки расходных материалов для проведения экспериментов, лабораторных исследований, изыскательских работ. Парадокс, но на их фоне те образовательные организации, у которых материальная, приборно-лабораторная база развита слабее, окажутся в более устойчивом финансовом положении, хотя качество образования у них объективно ниже.

​«Парадокс, но те образовательные организации, у которых материальная, приборно-лабораторная база развита слабее, окажутся в более устойчивом финансовом положении, хотя качество образования у них объективно ниже».

– Можно перевести имущество из используемого в разряд неиспользуемого и так «решить все проблемы». Ведь тем же правительственным постановлением предусмотрено, что с 2019 года при расчете объема субсидии образовательной организации на выполнение госзадания не будут учитываться ее затраты на содержание «неиспользуемого имущества». Не начнут ли вузы, которые не нашли дополнительных источников финансирования своего имущества, просто в массовом порядке от него избавляться? Или от него будут «избавлять», как в случае с Тимирязевской академией.

– Да, такие сценарии очень реалистичны. Тот же Минфин РФ считает, что неиспользуемое имущество необходимо изымать и тем самым оптимизировать имущественные комплексы, которые есть в распоряжении государства, и, соответ­ственно, бюджетные затраты на него. Вообще это довольно сложная ситуация со множеством вопросов. Например, подлежит ли изъятию имущество, которое в какой-то момент не используется, но в дальнейшем вуз намерен его задействовать под будущие образовательные или научные проекты в соответствии с программой своего развития? Хорошо, неиспользуемое имущество у вуза будет изъято (это оправдано, если у образовательной организации действительно отсутствуют альтернативные планы и предложения). Но что будет делать с ним государство, если и у него нет эффективных вариантов, как это имущество использовать? Есть ли в таком случае смысл в проведении сложной и долгой процедуры изъятия, а, по сути, просто «перекладывания» имущества с одних плеч на другие: с государственного вуза на государственную казну? Не рациональнее ли позволить вузу расширить области деятельности, и тогда он мог бы это имущество использовать более эффективно? Ведь зачастую образовательные организации готовы предложить свои разумные варианты.

– Мешают какие-то барьеры?

– Да, проблема в ряде ограничений, в том числе на законодательном уровне. Дело в том, что вуз – это некоммерческая организация, а некоммерческую организацию по Гражданскому кодексу РФ отличает несколько признаков. Один из них – целевое использование имущества: оно должно использоваться исключительно в уставных целях. С любыми другими целями – пусть даже сопряженными с уставными – использование невозможно. Но эти ограничения, на мой взгляд, уже не учитывают реалий сегодняшнего дня, в которых работает высшая школа. Например, до кризиса 2008 года шел стабильный ежегодный рост заказов вузам от различных предприятий и фирм по разработке новых продуктов и технологий, по консалтинговым услугам и прикладным исследованиям. По нашим оценкам, в 2006-2007 годах доля средств от таких заказов в общей структуре внебюджетных доходов – по крайней мере у ведущих университетов) – доходила уже до 23 процентов. Естественно, из-за последующего кризиса 2008 года, а теперь и нынешнего, количество заказов сократилось, причем мы до сих пор не можем достичь даже уровня 2006-2007 годов. Соответственно, вновь поменялась и структура внебюджетных доходов вузов: сегодня доля средств от заказов бизнеса составляет порядка 13 процентов, остальное – доходы от платной образовательной деятельности. Но выше мы уже говорили, что стоимость платных образовательных услуг не может расти бесконечно, она достигла предела.

– Известные апрельские, еще 2010 года, постановления правительства № 218 и 219, кажется, призваны были смягчить эту ситуацию свертывания кооперации бизнеса и университетов… Тех мер оказалось недостаточно, чтобы вузы смогли поддержать свое финансовое состояние через реализацию предложенных государством инструментов?

– Да, постановления были направлены на поддержку развития вузами малого инновационного предпринима­тельства, создание соответствующих хозяйственных обществ. Но от вузов требовалось достаточно серьезное вложение в уставной капитал в формате интеллектуальной собственности, которую надо было сначала оформить, зарегистрировать, получить на нее необходимые патенты, а потом только положить как уставной капитал. Поэтому массового распространения – даже среди технических университетов – создание таких структур не получило. Или можно вспомнить, например, программу энергосбережения и энергоэффективности, принятую в конце 2009 года. В частности, ею предусматривалось, что средства, сэкономленные при рациональном использовании электроэнергии, могут оставляться в распоряжении бюджетных организаций и направляться на самые их насущные нужды: скажем, на увеличение заработной платы. Но поскольку многие университеты на тот период обзавелись новым, зачастую энергоемким оборудованием, приборной базой, программа по этим объективным причинам не дала для вузов заметных результатов. В этом же ряду можно упомянуть и федеральный закон № 217 о создании при вузах МИП. Но и здесь изначально вузы столкнулись с целым рядом проблем, связанных, в том числе, с той же интеллектуальной собственностью.

– Имущественный комплекс тоже мог бы стать необходимым инструментом, но, получается, и в данном случае вузы ограничены в его использовании?

– Надо сказать, что некоторые права у образовательных организаций есть и сегодня: вуз может сдать в аренду свои площади – например, под проведение спортивных или культурно-массовых мероприятий. Но чтобы реализовать это право, необходимо пройти очень громоздкую процедуру: получить разрешение учредителя, провести конкурс, определить потребителя и прочее. Полагаю, что и в этом случае вузы нуждаются в большей автономии.

– То есть автономии вузам недостаточно?

– Конечно. Все-таки уставы у нас очень ограничены, там прописаны только основные виды деятельности, а основной вид деятельности вуза – образовательная, плюс научная и, собственно, на этом все. Поэтому вопрос расширения уставных возможностей для реализации вузами других видов деятельности столь актуален. Этот вопрос, кстати, многократно поднимался профессиональным вузовским сообществом, но на данный момент так и остался нерешенным, поскольку требует достаточно серьезных изменений в законодательстве: и в Гражданском кодексе, и в законе об образовании, в согласовании этих изменений с целым рядом других правовых актов.

– Можно сформулировать как «наказ» для нового состава Госдумы РФ?

– Да. Причем не только о расширении уставной деятельности образовательных организаций. Мы многократно поднимали вопрос и о налогообложении вузовского имущества, потому что сегодня налоговый режим ставит некоммерческие организации в очень невыгодное положение. Но, увы, и эти вопросы пока остаются без ответов. Или актуальная тема создания кампусов: почему бы при возведении жилья для преподавателей, сотрудников образовательной организации не разрешить вузу часть этого жилья пускать в коммерческий оборот? Подобная мера могла бы оправдать расходы вуза на строительство, на содержание земельных участков, переданных вузу в оперативное управление. Но в данной сфере в последнее время, напротив, приняты запретительные нормы. Безусловно, это сужает возможности вузов по созданию современных кампусов с их огромным потенциалом генерирования полноценной университетской среды.

​«Уставы у нас очень ограничены, там прописаны только основные виды дея­тельности – образовательная, научная, и на этом всё. Поэтому вопрос расширения уставных возможностей для реализации вузами других видов деятельности столь актуален».

Резюмируя, подчеркну еще раз: выработка новых подходов к теме эффективного использования имущественных комплексов образовательных организаций – вопрос сегодня крайне актуальный, поскольку многие нормативные ограничения, вместо функции разумного контроля и упорядоченности в этой сфере, фактически превратились в барьеры для эффективности. Хотя, при всей своей остроте, этот вопрос, на мой взгляд, отнюдь не является тупиковым и неразрешимым. Напротив, здесь большое поле для поиска наилучших решений, основанных на взаимных интересах и учредителя, и образовательных организаций. Кстати, тут можно говорить не только о высшей школе, но и других уровнях образования.

– Все-таки время и ситуация заставляют активно искать сотрудничество с работодателями. Тем более и государство занялось «принуждением к инновациям» госкомпаний… Еще пару лет назад работодатели говорили, что готовы более активно сотрудничать и помогать вузам, инвестировать в них собст­венные средства. Но при одном важном условии – возможности существенно влиять на управленческие решения вуза и контролировать его финансовые потоки (которые сегодня для них непрозрачны). Реальна ли такая модель партнерства?

– Возможности инвестирования со стороны бизнеса в развитие университетов – это чрезвычайно важная проблема. В данном случае позиция работодателей понятна, ведь прямые инвестиции предполагают участие в управлении. В частности, если объем прямых инвестиций составляет 10 процентов и более, то, по общепринятой бизнес-практике, представители инвесторов включаются в стратегические органы управления организации, имеют соответствующие права, в том числе право голоса, и для них, действительно, должны быть прозрачны все финансовые потоки и операции, которые организация осуществляет. Однако подобное участие работодателей в финансово-хозяйственной деятельности образовательных организаций сегодня нашим законодательством не предусмотрено, даже для автономных учреждений. Да, при вузах могут быть наблюдательные советы, но число и состав его членов четко оговорено, и на самом деле совет создается в интересах учредителя – так, чтобы именно учредитель имел возможность отслеживать свои интересы, влиять на принятие решений. Работодатель же не имеет такого права, даже если он, например, вложился в строительство зданий или создание лабораторий. Поэтому, на мой взгляд, здесь также необходимы соответствующие законодательные инициативы на право участия крупных институциональных инвесторов в развитии университетов. Кстати, и этот вопрос многократно обсуждался: например, была предложена схема соучредительства, и некоторые университеты попробовали этот вариант. Правда, позже от него отказались из-за возникшего дуализма в управлении собственностью. Предлагалась и смешанная форма, при которой определенные функции закрепляются за ученым советом и за ректоратом, но наряду с ними создается некий стратегический орган, наподобие совета директоров в крупных корпорациях, куда включаются ключевые инвесторы и партнеры образовательной организации. На орган возлагалась бы ответственность по разработке, утверждению и реализации финансово-экономического плана развития университета: он имел бы право принятия ключевых стратегических решений, при этом не вмешиваясь в собственно образовательную деятельность. Но сегодня реализация такой модели невозможна – слишком много барьеров.

​«Выработка новых подходов к теме эффективного использования имущественных комплексов – вопрос крайне актуальный, поскольку многие нормативные ограничения, вместо функции разумного контроля, фактически превратились в барьеры для эффективности».

– То есть отсутствует инвестклимат, как говорят экономисты…

– Да, и без серьезных законодательных инициатив эту проблему также не решить. Поэтому вузы сегодня продолжают оставаться на игле ежегодного бюджетного финансирования, а их основным и главным партнером, и инвестором фактически, остается государство.

– Получается на сегодняшний момент так: домохозяйства – на пределе своих финансовых возможностей, для работодателей – создание благоприятного инвестклимата в высшей школе еще задача будущего. Что университетам делать в этой ситуации, уповать только на бюджетную иглу?

– Конечно, рассчитывать только на бюджетную подпорку уже невозможно, тем более если вуз все-таки стремится не просто выживать, а развиваться. О каких инструментах развития в этом контексте можно упомянуть? Например, определенное поле возможностей у университетов появилось после принятия летом 2015 года федерального закона о государственно-частном парт­нерстве. Сегодня в русле именно этого принципа ГЧП разрабатывается несколько проектов по возведению общеуниверситетских современных кампусов: федеральное министерство участвует в проектировании, регион предоставляет земельный участок, а частные инвесторы, на оговоренных условиях постепенного возврата своих инвестиций, готовы вложиться в само строительство. Можно использовать и некоторые концессионные механизмы, когда вуз, по договоренности с учредителем, часть своей (например, лабораторной) базы передает в концессию современным инновационным компаниям, внедренческим фирмам, взамен получая право на долю доходов концессионера. Мне представляются перспективными такие формы государственно-частного партнерства, совмещения и интеграции ресурсов.

В свое время много говорилось о формировании эндаумент-фондов, и к настоящему времени 15 вузов их все-таки сформировали. Пусть они были не очень значительными по размеру, но для выборочной грантовой поддержки научных исследований с выходом на серьезные научные публикации уже могло бы хватить. Увы, накопленные в рублях средства эндаумент-фондов рухнули в декабре 2014 года, вслед за динамикой курса рубля. Однако на что хотелось бы обратить внимание? Понятно, что в данном случае вмешались объективные внешние обстоятельства, тем не менее потери университетов могли бы быть значительно меньше. Дело в том, что в отношении своих эндаументов российские вузы практиковали стратегию накопления с минимальной ежегодной долей расходования. С одной стороны, подобная стратегия оправдана на первоначальной стадии, когда фонд небольшой по объему. Но с другой – эндаументы в этом случае оказываются весьма уязвимыми перед колебаниями стоимости денег. На сегодняшний день за рубежом выработаны и используются различные современные методы балансирования норм накопления и потребления, чтобы обезопасить фонды от этих рисков. У нас же, как показал кризис, вузы еще не выработали эффективных политик управления фондами целевого капитала, что в целом говорит о слабости проектно-финансового менеджмента наших университетов. И поскольку эффективное управление эндаументами – довольно непростая экономическая задача, обучение университетского менеджмента финансовым технологиям, в том числе с учетом зарубежного опыта, чрезвычайно актуально. Пока же КПД использования в вузах фондов целевого капитала, наверное, не превышает и пятой части даже тех возможностей, которые заложены в соответствующем федеральном законе от 2006 года.

И последнее, о чем хотелось бы сказать в контексте темы вопроса. Я все-таки вижу серьезную перспективу в выходе образовательных организаций на рынки интеллектуальных продуктов. Образовательные программы пользуются сегодня на международном рынке спросом, становясь успешными франшизами. В российских вузах сегодня тоже появляется немало очень интересных программ – и магистерских, и аспирантских, которые, наверняка, были бы востребованы. Но нас нет на глобальном рынке, поскольку по гражданскому законодательству образовательная программа не является интеллектуальным продуктом! То есть наши университеты не могут осуществить ни одну процедуру, необходимую для выхода на интеллектуальные рынки: ни отчуждения, ни фиксации права интеллектуальной собственности на свою образовательную программу и другие. Некоммерческие организации имеют право разве что зарегистрировать товарный знак, но этого абсолютно недостаточно, если всерьез нацеливаться на достойное место отечественной высшей школы в глобальном интеллектуальном пространстве. Фактически для российских университетов закрыты каналы участия в современной интеллектуальной экономике. Так что стоит ли удивляться, что наши вузы сегодня настолько зависят от бюджетной иглы или объема платных образовательных услуг.

– Но при этом Минобрнауки РФ советует сегодня: «Чтобы остаться конкурентоспособным вузом, каждому учреждению придется предложить на рынок уникальный комплекс услуг». Как этот совет реализовывать при тех барьерах, о которых вы сказали, не слишком понятно.

– Вопросы о праве на участие в рынках интеллектуального продукта профессиональным вузовским сообществом неоднократно поднимались, в том числе во время обсуждения и принятия закона об образовании. Мы предлагали, чтобы некоммерческим организациям дали право на те же франшизы, которые сегодня законодательством разрешены только коммерческим организациям. Но пока никаких изменений не произошло. При существующих рамках что остается? Да, предлагать «разнообразный спектр образовательных услуг», что вузы и делают. Но, в основном, это ведь все тот же формат платного образования. Кроме того, на «поле» образовательных программ растет конкуренция, причем российским вузам все больше придется конкурировать не только между собой, но и с иностранными образовательными организациями – с теми же онлайн университетами и вузами, дипломы которых все шире признаются в России. Конкуренция – это неплохо, однако в данном случае есть особенности, которые могут поставить российские вузы в заведомо проигрышную позицию. Например, за счет внедрения современных интенсивных технологий срок обучения на многих зарубежных магистерских программах сегодня снижается до года, а то и меньше, причем без потери качества. В сравнении с этими интенсивными короткими программами аналогичные отечественные программы, обязанные соответствовать целому ряду жестких формальных требований и предписаний, в том числе по длительности обучения, могут изначально оказаться менее конкурентоспособными. Даже при сравнимом уровне качества.

– К 2018 году показатель соотношения количества студентов на одного преподавателя планируется довести с 8 до 12. В чем экономическая целесообразность в повышении этой нормы, ведь повысится нагрузка на преподавателей, что в конечном итоге может отразиться и на качестве обучения?

– На самом деле при проектировании бюджета высшей школы норма 1 к 12 использовалась Минфином РФ еще с конца 90-х годов. Сегодня группы специальностей, в зависимости от их специфики, разделили на стоимостные группы, предусматривающие в том числе различные соотношения преподавателей и студентов. Для справки, норма 1:12 принята за базовую для расчета бюджетного финансирования образовательных программ из первой стоимостной группы специальностей, а для третьей группы – куда вошли программы в области культуры и искусства, отдельные в области педагогики и другие – этот норматив составляет 1:4. На мой взгляд, это правильный путь, поскольку финансирование программ в этом случае базируется на понятной нормативной основе, не завися, допустим, от каких-то особенностей взаимоотношений ректора с учредителем или от других субъективных факторов. Мы проводили сравнительные исследования удельного финансирования российских вузов, и они наглядно показали сложившуюся практику завышенного госфинансирования одних вузов и явного недофинансирования других. Так, в некоторых ведущих университетах затраты государства доходили и до 220, и 250 тыс. рублей в год в расчете на одного студента, а в иных образовательных организациях тот же показатель составлял в отдельных случаях 20-40 тыс. рублей. Буквально десятикратный разрыв!

​«Фактически для российских университетов закрыты каналы участия в современной интеллектуальной экономике. Так что стоит ли удивляться, что наши вузы сегодня настолько зависят от бюджетной иглы или объема платных образовательных услуг».

Увы, серьезная дифференциация – это не только межвузовская проблема. Внутри вузов также сложились существенные разрывы в оплате труда. Во-первых, на очень низком уровне остаются сами базовые оклады преподавателей. Во-вторых, да, вуз имеет право производить различные доплаты из внебюджетных источников, но очень часто система принятия решений по доплатам остается абсолютно непрозрачной, что приводит к серьезным перекосам в уровне доходов уже внутри самого университетского коллектива. Казалось бы, в «дорожной карте» образования принята вполне разумная норма: 60 процентов фонда оплаты труда должны идти на заработную плату профессорско-преподавательского состава, 40 процентов – на вспомогательный и административно-управленческий аппарат вуза. Но до сих пор это соотношение остается обратным: сегодня доля ППС в фонде оплаты труда составляет в среднем 39 процентов. Это категорически низкий уровень, являющийся следствием и непомерно раздутого управленческого персонала, и очень высокой доли вспомогательного персонала (при том, что многие вузы перешли на аутсорсинг в сферах клининга, компьютерного обслуживания и прочих). Вот здесь оптимизация действительно необходима.

– Выше вы сказали о кратном разрыве в финансировании вузов. Значит, мнение о том, что российской высшей школе грозит резкая дифференциация, вполне обосновано?

– Да. Эта угроза очень серьезна, дифференциация уже фактически происходит. Например, сегодня на 35 НИУ и ФУ, подведомственных Мин­обрнауки РФ, идет 42 процента общего объема государственных субсидий, а остальная доля распределяется между 260 государственными вузами. Я не призываю к тому, чтобы «размазывать» бюджетные субсидии, нет. Речь идет о переходе к обо­снованному финансированию, или, как мы иногда его называем, «справедливому нормативу». То есть раз программа включается в госзадание, значит, она должна финансироваться по обоснованным нормативам, с учетом всех предусмотренных коэффициентов. И до вуза эти средства должны быть гарантированно доведены. То же и в отношении поддержки программ развития вузов – финансирование должно распределяться на конкурсной основе по показателям качества этих программ и уровню достижения запланированных результатов. А не по признаку принадлежности университета к какой-либо категории, которая иногда становится просто некоей охранной грамотой.

​«У ряда вузов – например, сельскохозяйственного, лесотехнического, педагогического профиля – прирост целевых показателей при скромном бюджетном финансировании оказывался гораздо выше, чем у вузов-лидеров мониторинга».

– На какие показатели качества программы и качества достигнутых результатов стоит ориентироваться? Или на сегодняшний день перечень таких показателей, на ваш взгляд, вполне достаточен?

– Мне кажется, существующие показатели все-таки плохо соизмеримы. Вообще, это очень большая и серьезная проблема, которая не только у нас, но и в мире до конца не решена. Как измерять качество? Через трудоустройство? Но, очевидно, что это не может быть основным и уж тем более единственным показателем. Неправильно ставить систему образования в исключительную зависимость от потребностей рынка труда: все-таки у вузов есть свои долгосрочные миссии, ответственность за развитие человеческого капитала, науки и технологий в своей стране, вне зависимости от текущих рыночных флуктуаций. И как университет понимает эту свою миссию, какие механизмы ее реализации видит, мне представляется одним из важных моментов при оценивании программы развития.

– Показатели министерского мониторинга эффективности вузов уже не раз корректировались. Такая корректировка еще необходима?

– Скорее, мониторинг отражает деятельность вузов как таковую, но не эффективность, поскольку в нем никак не отражается соотношение затрат и результатов. Естественно, показатели деятельности университетов, которые получают очень большие объемы государственного финансирования, в абсолютном выражении выглядят лучше, чем у других вузов. Но если мы сопоставим их с теми инвестициями, которые были сделаны в эти университеты, то картина вырисовывается менее однозначная. Мы в ВШЭ проводили такие исследования, и выяснялось, что у ряда вузов – например, сельскохозяйственного, лесотехнического, педагогического профиля – прирост целевых показателей при скромном бюджетном финансировании оказывался гораздо выше, чем у вузов-лидеров мониторинга. И наоборот, некоторые ведущие технические университеты, получив большие инвестиции – на закупку оборудования, развитие кампусов, приглашение иностранной профессуры и прочее, – по отношению к полученным средствам показывали довольно средний прирост показателей. Поэтому, может быть, есть смысл при проведении мониторинга обращать внимание и на то, какими ресурсами достигается тот или иной показатель, и учитывать это при конкурсных отборах на финансовую поддержку вузов. На мой взгляд, пока учредитель будет выставлять университетам планки по перепрыгиванию барьеров без учета того, за счет чего они достигают тех или иных результатов, честной и прозрачной конкуренции и реальных лидеров высшей школы мы не увидим.

¹ Юдаева К.В. – первый заместитель Председателя Центробанка РФ с 11 сентября 2013 года.