Будущее университетов: желаемое и возможное

Преодолеет ли Россия «эффект колеи»? Ответ – в руках высшей школы

Университеты формируют стандарты мышления, которые потом становятся культурными границами или возможностями продвижения нации.

Александр АУЗАН.

Прощание с иллюзией

«Мы проиграли конкуренцию, надо честно сказать. И это технологическое порабощение – мы оказались в числе стран, которые проигрывают, в списке стран-дауншифтеров» [1], – эти слова Германа Грефа стали, пожалуй, главной сенсацией недавнего, январского Гайдаровского форума. Горькая оценка произвела в медийном пространстве эффект «разорвавшейся бомбы». Еще бы, ведь до этого случая практически все ньюсмейкеры подобного уровня и статуса озвучивали гораздо более оптимистические прогнозы, неустанно уверяя общество и в его «громадном потенциале», и в неизменно открытом перед ним «окне возможностей». На этом фоне неожиданное признание о том, что окно, скорее всего, уже захлопнулось, конечно, не могло не шокировать.

А ведь еще в марте 2012 года в обширной публикации «Что делать?» российский культуролог и философ, профессор РГГУ Игорь Яковенко отмечал следующее: «Масштаб кризиса, который переживает Россия, не осознан. Его прячет в подсознание слабая человеческая психика, маскирует идеология, затушевывает благоприятная конъюнктура цен на энергоносители. Реально Россия сходит с исторической арены» [2]. Стоит ли тогда удивляться мрачному признанию главы Сбербанка – ведь «благоприятная конъюнктура цен на энергоносители» закончилась, перестав, наконец, «затушевывать» реальный масштаб кризиса.

Но для полного осознания реальности этого фактора еще недостаточно. Во многом остаются вне поля общественного внимания два других (по И. Яковенко): подсознательные психологические и идеологические установки – тот комплекс социокультурных и ментальных, исторически складывающихся ценностных «кодов», которые и создают «эффект колеи», столь в последнее время обсуждаемый в экспертном и научном сообществах [3].

«Колею, в колее, колеёй…»

На странную императивную цикличность знаменитого русского упования «куда кривая выведет» обратили внимание наши знаменитые соотечественники еще сто лет назад: «Если обращаться к истории вопроса, то предвидение «эффекта колеи» можно обнаружить в трудах разных русских философов начала XX века: марксиста Г. Плеханова, вышедшего из марксизма Н. Бердяева, православного мыслителя Г. Федотова и других, – пишет декан экономического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова Александр Аузан. – Они фиксировали повторяемость событий, реставрацию некоторых институтов, постоянное возвращение к ним. Наиболее яркая фраза одного из этих философов звучит так: «С февраля по октябрь 17-го года перед восхищенным русским взглядом прошли парадом все возможные партии и идеи. И что же выбрал русский человек? То, что имел, – царя и державу» (Н. Бердяев) [4].

Позже, в 80-е – 90-е годы прошлого века некоторыми необъяснимыми на первый взгляд закономерностями развития ряда стран заинтересовались западные экономисты, и в результате появился термин «path dependence» (один из исследователей этой проблематики Д. Норт в 1993 году получил Нобелевскую премию по экономике). Смысловое значение path dependence наиболее точно передает предложенная А. Аузаном формулировка – «эффект колеи». В своей книге «Экономика всего» он пишет: «По сути, это институциональная инерция, которая удерживает страну в определенной траектории. Сама идея подобных траекторий, по которым движутся страны, получила свое развитие благодаря работам великого статистика Ангуса Мэддисона. Когда экономисты увидели «таблицу Мэддисона», они ахнули. Стало очевидно, что большинство стран мира делится на три группы, причем деление это очень четкое. Первая группа идет по высокой траектории и стабильно показывает высокие экономические результаты. Вторая группа столь же стабильно идет по низкой траектории: в нее зачастую входят традиционные страны, которые попросту не ставят задачу иметь высокие экономические результаты, а делают упор на другие ценности – семейные, религиозные и прочие. Но есть и третья, наиболее волатильная группа стран, которые все время пытаются перейти из второй группы в первую. Они вышли из состояния традиционности, но никак не могут завершить модернизацию. Примеры подобных переходов крайне редки, чаще всего страны третьей группы прыгают вверх, но затем ударяются о потолок и снова съезжают вниз. Именно это и есть «эффект колеи». И именно к третьей группе стран относится Россия».

Что ж, наконец, у нас народилась методология и тезаурус для хоть какого-то внятного объяснения доселе необъяснимого – «куда несется тройка-Русь»: по теме «эффекта колеи» уже появились интересные российские исследования [5]. Так в чем же секрет гравитации, удерживающей страны в той или иной траектории развития? «Институты и культуры влияют на «залипание» страны «в колее». Институты, как и стандарты, определяют выбор траектории, а «устойчивой колеей» эту траекторию делает культура», – резюмирует А. Аузан [6].

Переход с низкоэффективной, инерционной траектории развития на траекторию успешной модернизации – очень непростой и долгосрочный процесс. За весь ХХ век это удалось сделать лишь нескольким странам: например, Японии, Южной Корее, Гонконгу, Сингапуру, Тайваню. Прежде всего потому, что модернизация, как сегодня считает большинство исследователей, – это не гарантированное историей «светлое завтра», к которому рано или поздно придут все. Модернизация – это проблема, «и вовсе не факт, что она имеет решение». Ведь универсального рецепта по выходу из «колеи» нет, поскольку каждая страна имеет индивидуальный набор институтов и социокультурных характеристик.

Так есть ли «модернизационное решение» для России?

Показательный факт: философы вообще нередко оказываются удивительно точными прогнозистами, по сравнению с действующими политиками или топ-менеджерами. Так, философ, один из основателей российской культурологии Александр Ахиезер – ушел из жизни в 2007 году, в последние годы работал ведущим научным сотрудником Института народнохозяйственного прогнозирования РАН – за несколько десятилетий до наших дней описал грядущий сценарий возврата российского общества к архаизации и новому авторитаризму.

– Невозможно предвидеть, каковы будут результаты такого варианта развития, – размышлял ученый. – Возможно, что общество не выдержит бесконечных колебаний между двумя типами цивилизаций: судьба некогда могущественных древних империй может дать некоторые аналогии прогнозирования судеб России. Это может привести к краху России, и причиной его будет не чей-то злодейский план, но исторически сложившаяся исключительно слабая культурная и экономическая интеграция, что в истории страны замещалось административной интеграцией (http://www.chaskor.ru/article/prognoz_ahiezera_iz_1979_goda_38666).

Таймер deadline

Решение, конечно, есть. И заключается оно в следующем: поскольку «устойчивой колеей траекторию развития делает культура», то и трансформация в желаемое направление связана, прежде всего, с трансформацией культурных и ценностных «кодов» и характеристик общества. И одним из главных драйверов трансформации (а в долгосрочном плане, пожалуй, даже главным и основным) является выс­шая школа, университеты (и шире – вся система образования как важнейший общественный институт). Вспомним «Великую хартию университетов», принятую в год девятисотлетия первого европейского университета: «Университет является автономным учреждением, лежащим в основе обществ <…> он создает, изучает, оценивает и передает из поколения в поколение культуру при помощи научных исследований и обучения», – гласит фундаментальный принцип, обозначенный в хартии под номером один. Редкое единодушие по поводу трансформационной миссии высшей школы высказывают и российские интеллектуалы. Неслучайно, «университетская тема» оказывается в фокусе внимания всех крупных экспертных площадок последнего времени: от международного форума «Открытые инновации», состоявшегося в конце октября 2015 года, до Красноярского экономического форума в феврале 2016-го (ниже мы приводим позиции и мнения, высказанные участниками данных встреч). Вот и Герман Греф – после слов о проигрыше и дауншифтерстве – добавил фразу, на которую СМИ обратили гораздо меньшее внимание: «Единственный шанс страны – триада “наука – образование – бизнес”». Эксперты считают, что при правильно нацеленной образовательной и культурной политике переход на модернизационную траекторию можно осуществить за двенадцать-пятнадцать лет.

Да, «решение для России» есть. Дело в другом – у нас почти не осталось времени.

Так, при обсуждении направлений будущей «Стратегии социально-экономического развития России до 2030 года» участники Красноярского экономического форума одной из главных угроз назвали опасность скорой деградации человеческого капитала в России:

– Столь радикально этот вопрос ставится впервые за последние годы, – отметил первый проректор НИУ ВШЭ Лев Якобсон. – Если мы не будем прогрессировать в отношении человеческого капитала, то скатимся вниз. Мы сейчас находимся где­то посредине, во многом опираясь на инерцию. Через пятнадцать лет этого уже не будет: мы станем либо намного сильнее, либо намного слабее. К сожалению, тенденции последних лет делают вероятным второй сценарий.

Поясняя свой тезис, Л. Якобсон отметил, что за последние несколько лет государственные расходы на здравоохранение в реальном выражении снизились на 20 процентов, на образование – на 15 процентов:

– Если такие тенденции продолжатся, это будет означать деградацию человеческого капитала, а вместе с ним – неизбежную деградацию экономики, – констатировал ученый, вместе с тем отметив, что сегодня по ряду направлений у России есть реальные возможности войти в группу мировых лидеров [7].

Аналогичный прогноз дал каналу РБК А. Аузан:

– При сохранении сырьевой модели экономики Россия в 2030 году будет скучной страной. Страной, которая сожмется до половины процента мирового ВВП. Страной, которая будет не развиваться, а торговать своим пространством [8].

… Ключевое тут даже не «полпроцента ВВП», а в определении – «скучная страна». В такой таланты не задерживаются, вот в чем дело! Не приживаются в силу своей невостребованности. Это и может стать той базовой причиной «схождения России с исторической арены», о чем предупреждают уже многие исследователи. Как там у В. Сорокина в его знаменитой повести «День опричника»: «Что с Россией будет? – Будет ничего…».

Mr. Doom вновь прогнозирует

Но не сгущаем ли мы краски, запугивая себя апокалиптическими прогнозами? В конце концов, на низкоэффективной траектории находятся более сотни стран, а на модернизационной – всего лишь порядка двадцати пяти, и мир не рухнул, волны Истории катятся своим чередом. Разве не у каждого «игрока» из этой сотни есть шанс, обуздав волну, превратиться в очередного экономического «тигра»? Однако у нынешнего исторического момента есть особенность: мир стоит на пороге масштабной технологической революции, а значит – громадного, исторически беспрецедентного модернизационного вызова. Именно он запустил тайминг «дедлайна». В ситуации новой технологической реальности многие профессии потеряют свою актуальность на рынке труда (прогноз для России: перестанут быть актуальными до 66 процентов ныне существующих профессий) – человека заменят роботизированные технологии. Зато все острее будут востребованы инноваторы, люди, способные нестандартно мыслить, – за них и развернется настоящая глобальная борьба. Выиграют и займут лидирующие позиции те страны, которые смогут предоставить талантам условия наилучшего благоприятствования. А проигрывающие гонку за таланты окажутся перед лицом еще одной угрозы, о которой предупреждает профессор экономики Нью-Йоркского университета Нуриэль Рубини, получивший за свои жесткие, но сбывающиеся прогнозы прозвище Мистер Doom:

– Многие страны даже не выйдут на этап новой индустриализации, потому что их экономика окажется неконкурентоспособной по сравнению с теми, у кого производство более технологично и значит – продукция более дешева. Отстающим просто не будет смысла развивать в больших объемах собственные новые индустрии.

Фактически эти слова означают, что выход на модернизационную траекторию неуспевающим будет закрыт, и догоняющие останутся в этом статусе на необозримо долгий исторический период. Именно эта угроза «непреодолимого отставания» и подразумевалась, когда выше мы говорили об отсутствии у России времени на принятие необходимейших стратегических решений.

… И все-таки, есть ли он на самом деле, этот самый технологический вызов? «Может, просто модно об этом говорить?» – задается профессор Рубини риторическим вопросом.

– Дело в том, что некоторые изменения сейчас происходят по экспоненте, и эта динамика действительно свидетельствует о приходе «новой технологической волны», – прокомментировал известный американский эксперт на специальной сессии форума «Открытые инновации» [9]. – Развивается вычислительная мощность с искусственным интеллектом, и только двадцать пять лет нас отделяют от точки технологической сингулярности – так мне говорят некоторые специалисты. А после этого момента по экспоненте начнут происходить абсолютно все процессы.

Как избежать «воронки отставания» от стран-лидеров? Первое – определить, какие отрасли в будущем будут востребованы, советует Н. Рубини, перечислив заодно ключевые направления будущих экономик знания. Это ИКТ; энергетика, основанная на возобновляемых источниках; биотехнологии (особенно те направления, которые позволят увеличить продолжительность активной жизни); далее – индустрии, связанные с роботостроением, искусственным интеллектом, нанотехнологиями, 3D-принтингом; финансовые технологии; отрасли, связанные с развитием высокотехнологичного оружия. Именно они станут и центрами концентрации человеческого капитала, и залогом конкурентоспособности стран. Второе, по замечанию экономиста, необходимо «инвентаризировать» образовательные и профессиональные компетенции, имеющиеся у страны в наличии и необходимые для развития прорывных направлений. Третье – последовательно выращивать среду, поощряющую инвестиционную активность и инновации. Причем знаменитый экономист убежден, что ставку необходимо делать именно на активный частный сектор, поскольку эффективно «коммерциализировать НИОКРы в госсекторе невозможно».

Однако главная реторта, в которой зреет главный конкурентный ресурс будущего, человеческий капитал, – это система образования. Какие новые компетенции она должна выращивать?

– Механическое обучение больше не требуется, все доступно в интернете, поэтому запоминание уже не является критическим критерием успеха, – отвечает на этот вопрос Н. Рубини. – Креативность, умение коммутировать, работать в коллективе – вот что будет иметь большое значение. Люди должны сохранять открытость ума, мобильность, обладать ментальной гибкостью, ведь они будут учиться творить – учиться на протяжении всей жизни.

Сделать то, что было невозможно

А что сегодня зреет в этой глобальной университетской реторте человеческого капитала? Для начала присмотримся к тем, кто на модернизационную траекторию выбрался довольно давно. Какие новые университетские модели формируются в этих странах?

Итак, широкое внедрение в образовательный процесс IT-технологий, междисциплинарность и умение стягивать в свои стены способных студентов, талантливых преподавателей-исследователей, заинтересованных инвесторов – фундамент, на котором должны выстраиваться современные университетские модели. Таким стал общий посыл выступлений зарубежных спикеров-участников международного форума «Открытые инновации» [10].

– Сейчас университеты проходят довольно болезненный, но неизбежный период изменений, – отметил генеральный директор «Minerva Project» Бен Нельсон. – Обычно университет решал следующий вопрос: как можно использовать новые технологии, чтобы привычные для него процессы делать легче, быстрее и дешевле? Но если университет становится на новые современные рельсы, то правильным будет вопрос иной. Как можно использовать новые технологии, чтобы сделать то, что раньше было для университета невозможно? Более того, что невозможно было даже представить? Именно этот подход начинает генерировать новые интересные университетские форматы.

Университет «Минерва», действительно, необычен даже на фоне последних мировых новаций в сфере высшего образования. У него отсутствуют такие формально-обязательные признаки университета, как, например, наличие аудиторий. У «Минервы» нет студенческих кампусов. Тем не менее вступительный конкурс в этот новый университет (проект стартовал три года назад) превышает даже гарвардский: в прошлом году, скажем, из 11 тыс. заявителей из десятков стран мира студентами «Минервы» стали 11.

– У нас очень высокий уровень требований, поскольку мы преподаем на первом курсе обучения концепции, которые в обычном университете преподаются на уровне магистратуры или даже выше, – объясняет основатель, президент и главный идеолог «Минервы» Б. Нельсон. – Все наши абитуриенты – очень умные ребята, способные поступить в любой лучший университет мира. Но мы стремимся выявить конкретный тип студентов, которым подойдет наш формат обучения.

Суть этого формата в том, что на протяжении четырех лет обучения студенты «Минервы» будут жить не в стационарном университетском городке-кампусе, а в крупнейших городах разных континентов (например, Сан-Франциско, Берлине, Буэнос-Айресе, Сеуле, Стамбуле, Лондоне), сменяя их от семестра к семестру – чтобы студенты «видели мир, как он есть». Такой формат позволяет университету не тратить ресурсы на содержание собственного кампуса, а учащимся – увидеть и погрузиться в разные культурные среды, на практике применяя полученные на семинарах знания. Основатель проекта считает это для своих выпускников чрезвычайно важным, поскольку они – те люди, которым в будущем придется решать мировые проблемы, – «слишком глобальные, чтобы кто-то потянул их решить в одиночку». Такое целеполагание определяет и содержание образовательного процесса, заточенного на воспитание и укоренение «главных компетенций будущего» – критического мышления, креативности, умения взаимодействовать с другими людьми.

– В «Минерве» нет никаких вводных лекций, предметов, курсов в привычном смысле слова. Мы учим наших студентов воспринимать мир через различные, условно говоря, «линзы» (мы нашли и вычленили 115 компонентов, составляющих названные компетенции). И учим комбинировать эти «линзы» так, чтобы студенты могли находить нестандартные решения, видеть и реализовывать новые подходы для каких-либо сложных, комплексных задач, явлений и практических ситуаций, – прокомментировал Б. Нельсон.

Безусловно, проект «Минерва» – эксклюзивное решение, уникальный университетский стартап. В случае успеха, возможно, он даже станет прообразом для следующих революций в образовании. Однако, держа его в уме и завязав узелок на память, признаемся, что нам бы еще нынешнюю свершить – информационную...

Именно с этой темы начал свое выступление стратегический директор компании Knewton Фернандо Родригес-Вилла:

– Мы стоим на пороге новой революции в образовании, связанной с онлайн-технологиями. С одной стороны, они невероятно расширили доступность образования, и мы этот эффект уже давно наблюдаем: контент формируется, где угодно, и получить вы его можете, где угодно. Но другая сторона этой медали – персонализация образования.

И хоть о больших прикладных возможностях применения цифровых технологий в образовательном процессе, что называется, все давно в курсе, разработчики уверены – им еще есть чем удивить и порадовать образовательное сообщество. Так, Knewton – одна из ведущих мировых компаний в этом направлении – создала готовую сервисную платформу, которая позволит любому учебному заведению внедрить персонализированное обучение («адаптивное обучение»). «Представьте, что учитель может с помощью пары кликов мышкой оценить индивидуальные знания студента по своему предмету в любой момент времени, – рассказывают специалисты компании о возможностях новой платформы. – Это поможет учителям легко и быстро идентифицировать темы, в которых пробел в знаниях только начинает возникать и изменить процесс обучения таким образом, чтобы этот пробел ликвидировать. У учителей останется больше времени делать то, что получается у них лучше всего – вдохновлять и учить». Представители Knewton уверены: подобные технологии уже через десять лет станут повсеместным массовым явлением в системе образования, позволив на практике реализовать один из важнейших, базовых принципов современного образования – индивидуализацию образовательных траекторий.

Еще один новый формат, основанный на применении новых технологий в образовательном процессе, получил название «смешанного обучения».

Смешанное образование – это сопряженное использование технологических средств и традиционных форматов взаимодействия «учитель – ученик». Такой способ оказался отличным решением тех проблем, которые сложно или даже невозможно решить при традиционных лекционных или классно-урочных форматах обучения. По сути своей, это модульный подход, позволяющий студентам или школьникам проектировать свою индивидуальную образовательную траекторию, формировать оптимальные для себя временные треки обучения. И, что очень важно, этот новый формат существенно помогает университетскому преподавателю или школьному учителю эффективнее организовывать учебный процесс, получая взамен новое качество образования.

– Расскажу историю Джека, – привела любопытный пример старший научный сотрудник института Clayton Christensen Institute Хизер Стейкер, исследователь в области смешанного образования. – Он учится в одной из школ на западе США, ему десять лет. У Джека была серьезная проблема с освоением школьного курса математики. Но регулярные плохие оценки по этому предмету – это было еще, что называется, полбеды. У мальчика сформировалось не только резко негативное отношение к самому предмету, но и психологическое восприятие себя как «неуспевающего», «в принципе не способного» освоить эту дисциплину. Ситуация изменилась, когда школа, в которой учился Джек, внедрила программу смешанного обучения. Мальчик оказался очень настойчивым и некоторые мини-уроки в онлайн-режиме просматривал по десять-двенадцать раз, закрепляя усвоенное на последующих школьных занятиях вместе с учителем. В итоге уже через полгода Джек стал одним из лучших в классе...

Формат смешанного образования сегодня все активнее применяется не только в общеобразовательных школах (сервисная платформа находится в свободном доступе), но и в университетах (например, в Гарварде). Студенты предварительно самостоятельно знакомятся с темой предстоящей лекции на онлайн-сервисе, в результате освобождается время для более углубленного изучения того же материала или его практического применения под руководством преподавателя на университетских занятиях и семинарах. Этот эффект оптимизации временного ресурса ценен и для школы: у учителя, реализующего смешанное обучение, появляется возможность для подготовки и проведения более углубленных, интересных, занимательных или практических занятий со своими учениками, на которые, при традиционной форме ведения уроков, просто не хватало времени. Можно, скажем, построить вместе с классом робота, закрепляя теоретические знания по физике и IT, или научиться высаживать овощи, закрепляя знания в области биологии, или на практике испытать искусство ведения дебатов на уроке риторики.

– Каким может быть участие государства во внедрении смешанного образования? Технологии таковы, что они позволяют переходить на новый формат практически без сколько-либо заметного участия государственных органов, – прокомментировала вопрос Х. Стейкер. – Инициативу внедрения нового формата берет на себя коалиция учителей и родителей образовательного учреждения. Государство, желающее внести лепту в эти процессы, может взять на себя, например, только регламентацию результатов обучения на выходе.

Еще одно важнейшее следствие внедрения IT-технологий в образование – «революция кросс-дисциплинарности», уверен директор по науке Технологического института Италии Роберто Чинголани. Пока, признал он, англо­саксонская, американская образовательная модель лучше использует возможности новых технологий, чем многие европейские университеты, в результате чего последние могут столкнуться с угрозой утечки мозгов.

– Но важно не то, что от нас уезжает часть талантливой молодежи. В конце концов, в открытом мире это естественные процессы. Важно, чтобы такое же количество приезжало к нам, – уверен Р. Чинголани. – Возникает вопрос: каким образом достичь сохранения этого баланса? Для европейских университетов – и итальянских, в частности, – это актуальная тема. Хотя в нашем институте половина студентов – из 50 стран мира, так что пока нам удается сохранить этот баланс. И это прекрасно. Но если говорить шире, то сохранение высокой конкурентоспособности университетов зависит от целого ряда параметров. Я бы выделил, прежде всего, помимо развития кросс-дисциплинарности, инвестиции в научную инфраструктуру – и здесь должна быть значительной роль государства. Также стоит задача повышения качества университетского управления, – сохраняя преемственность университетских традиций, надо уметь находить новые подходы. Правда, думаю, что старые университеты не должны отказываться от своей миссии передачи знаний новым поколениям, и эти университеты прекрасно с этим сегодня справляются. Но наряду с ними должны появиться новые, способные встать на передний край решения современных вызовов и глобальных проблем человечества.

Новые форматы образования, их успешный поиск и внедрение ведущими национальными университетами привели к еще одному важному следствию, на которое обратил внимание президент Американских советов по международному образованию (ACTR/ACCELS) Дэн Дэвидсон:

– В последнее время в ведущих экономических регионах США университеты и бизнес значительно переосмысли свои взаимоотношения. В университетах даже все более востребованной становится должность проректора по взаимодействию с бизнесом. В итоге появляются территории, помимо всем известной Силиконовой долины, где высокообразованное население и бизнес-сообщество очень тесно взаимодействуют с целью формирования мощных региональных экономических кластеров, в центре которых находится тот или иной университет. Эта модель, на мой взгляд, очень интересна и для России – можно сделать университет центром, хабом регионального экономического кластера.

Взаимное движение бизнеса и университетского сообщества навстречу друг другу обернулось еще одним, отчасти неожиданным для американских университетов эффектом:

– В 2015 году президент Б. Обама намеревался довести финансирование НИОКР до 2,5 процента от ВВП, – продолжил Д. Дэвидсон. – Но… не разрешил Конгресс. Однако после этого произошло довольно удивительное событие: недополученное федеральное финансирование НИОКР университетам добровольно заместил своими ресурсами корпоративный мир США. В чем причина? «Очень высокий уровень компетенций в университетской науке». Вот такой был ответ деловых кругов. И если раньше разработки НИОКР были прерогативой самих компаний, то сейчас эта деятельность все больше смещается в сторону университетов. И знаете, что еще удивляет лично меня, – университетские ученые прекрасно укладываются в заданные заказчиками НИОКР сроки.

Особенности российской модернизации

И все же оптимизм зарубежных спикеров форума «Открытые инновации», по-видимому, так и не заразил российского министра образования. Дмитрий Ливанов, выйдя на сцену форума, признался, что выслушав их сообщения, решил полностью изменить тему собственного доклада (чем несколько удивил организаторов) и выступить в ответ «с крайне консервативных, контрреволюционных позиций»:

– Мы услышали, что происходит революция в образовании. Конечно, ситуация меняется, и образование в XXI веке отличается от образования в XX веке. Но носят ли эти отличия радикальный характер, затрагивают ли они базу, сущность образования? Мой ответ – скорее, нет, чем да. Во всяком случае, я не вижу достаточных оснований, для того чтобы сказать «да», – заключил чиновник. – Я выскажу несколько тезисов, которые противостоят уже высказанной точке зрения.

Тезисы министра заключались в том, что информатизация образования отнюдь не гарантирует, что процесс будет эффективным:

– Вся ли информация из все более нарастающего информационного массива является действительно полезной и ценной? И вообще состоит ли процесс образования в увеличении своей информированности и осведомленности?

А процесс индивидуализации – хотя и очень полезная, но вовсе не революционная метода, заметил далее российский министр.

– Вспомним, как было устроено обучение в средние века: тогда подмастерье приходил учиться к мастеру и глядя, как мастер делает то или иное действие, учился делать это сам. Это было на сто процентов индивидуализированное обучение. Или образование аристократов – когда к детям приглашали учителей, и это тоже было на сто процентов индивидуализированное обучение.

По мнению министра, информатизация и персонализация обучения сами по себе не решают основной задачи – появления мотивации:

– Эффективность обучения зависит не от того, имеет ли человек доступ к информации (это сейчас имеют все), а от того, хочет ли обучаемый учиться, готов ли он совершить очень большую серьезную работу мышления и понимания. Для такой работы надо иметь мотив, надо понимать смысл, потому что бессмысленную работу делать никому не нравится. На эту тему Иммануил Кант высказался так: «можно загнать лошадь в воду, но нельзя заставить ее пить». Иными словами, можно погрузить человека в огромную информационную среду, но заставить его извлекать пользу из этой информации невозможно, если он сам не имеет мотив для интеллектуальной работы и не видит смысл своего учения [11].

Действительно, мотивация – ключевой момент и для нашей сегодняшней темы: преодоления страной «эффекта колеи» в целом и трансформации отечественной высшей школы в частности. Поэтому в данном контексте вопрос министра можно поставить шире: а мотивировано ли на изменения само российское общество, или мы находимся в положении той самой кантовской лошади? И еще: что для общества является источником мотиваций и, наоборот, причиной модернизационных демотиваторов?

«Общественное мнение по отношению к науке и инновациям – один из ключевых факторов возникновения самих инноваций, действующий как косвенно – через поощрение либо отчуждение изобретателей и инноваторов, так и напрямую – через спрос на инновационный продукт». Это цитата от авторов «Национального доклада об инновациях в России – 2015». (Пожалуй, впервые в документе подобного рода целая глава посвящена анализу воздействия культурного кода на инновационное развитие общества. Ниже мы приводим некоторые выдержки и данные, опубликованные в этом докладе. [12])

Итак, общественное мнение – необходимая питательная среда для того, что называют инновационной культурой. Уровень этой культуры означает и «восприимчивость общества в целом к инновациям», и «понимание обществом важности инновационной повестки для страны», и «стремление общества к знаниям и прогрессу», и «высокий социальный статус ученых и инноваторов». Увы, сегодня в России инновационная культура чрезвычайно слаба. «В России есть инноваторы для общества, но нет общества для инноваторов», – констатируют авторы доклада.

Показательны в этом контексте социологические данные, характеризующие социальный статус ученых и предпринимателей-инноваторов – основных акторов инновационного развития любого государства. Для справки, согласно результатам опросов, проводимых для России ИСИЭЗ и ВШЭ, для США – компанией Harris Interactive, а для ЕС – Европейской комиссией, профессию ученого в нашей стране считают престижной только 17 процентов, в то время как в США и ЕС – около половины респондентов. Аналогичную картину с неутешительными для нас сравнительными данными показали опросы родителей о желаемости научной (или инженерной) карьеры для своих детей (см. рис. 1) [13].

Рисунок 1. Реакция опрашиваемых на вопрос об отношении к научной карьере детей

Безусловно, одним из основных демотиваторов общественного статуса ученых и привлекательности научной карьеры для молодого поколения россиян является низкий уровень оплаты труда российских исследователей. По данным Росстата, средняя зарплата ученых в 2014 году составляла 48 тыс. рублей в месяц. По данным SalaryExplorer, с начала 2015 года их американские коллеги получали в среднем 6,5 тыс. долларов. «С такими зарплатами невозможно сделать профессию ученого привлекательной и обеспечить высокое качество кадров в академической среде, – комментируют авторы доклада. – Для подавляющего большинства талантливых выпускников вузов академическая карьера в России не будет рассматриваться в списке реальных вариантов».

Наблюдается еще один существенный и тревожный демотивирующий сюжет: в России снижается общественный интерес к научной тематике, к информации о новых технологиях и изобретениях. Так, если в 2006 году о «высокой степени интереса» заявили 22 процента опрошенных, то в 2014-м таких было уже только 12 процентов (в США и Китае – около 40 процентов). Одновременно за этот же период с 28 до 30 процентов выросло количество респондентов, ответивших, что такая информация их «вообще не интересует». Причем, интерес снижается и по другим направлениям: «состояние окружающей среды» и «достижения в медицине» (по данным исследований Минобрнауки, Росстата, НИУ ВШЭ).

Что касается отношения к предпринимательству – другому критично важному поставщику инноваций, – негативное восприятие этой деятельности как «стремление к наживе» весьма устойчиво у немалой части общества.

«Причины такого неблагоприятного общественного фона следует искать в культурном коде общества, то есть в давно сложившихся мировоззренческих отношениях общества к окружающему миру, к другим обществам и к себе», – резюмируют авторы доклада, выдвигая интересную гипотезу, каким образом такой код в России сформировался. «Литература выделяет шесть характеристик национальной культуры, способствующих инновациям (в западном понимании): отсутствие иерархичности, индивидуализм, амбициозность, толерантность к неопределенности, прагматичность и социальная терпимость. По каждому из них, кроме прагматичности, наше общество не выявляет в себе черт, способствующих инновациям <…> Российская культурная модель носит многие признаки азиатской модели. В постсоветские годы, однако, она столкнулась с интенсивной конкуренцией со стороны западной культурной модели, которая в научной литературе априори считается более благоприятной для инновационного развития. При этом именно представители азиатской модели, то есть страны Юго-Восточной Азии, совершили инновационный скачок в последние десятилетия. Таким образом, очевидно, что оба типа культуры вполне совместимы с инновационным развитием, – вопрос только в том, как их правильно использовать. Возможно, произошло так, что при рассмотрении «за» и «против» двух культурных моделей российское общество не смогло использовать преимущества ни одной из них. Другими словами, мы не можем прорастить инновационную экосистему снизу вверх, как у западных культур, но и не пользуемся пока своими азиатскими культурными признаками для культивации экосистемы сверху вниз, то есть по инициативе и за счет государства. В результате мы имеем неверие общества в свою способность чего-либо достичь в научно-инновационной сфере и согласие остаться в обозримом будущем только лишь потребителями инноваций, произведенных в других странах».

А ведь об этом же – об угрозе для стран, не успевших «вскочить на подножку поезда новой технологической революции», навсегда превратиться в исключительно пассивную экономическую клиентуру стран-лидеров, – предупреждает и Н. Рубини, о чем выше мы уже упоминали.

Более того, сегодня складывается такая ситуация, которая в перспективе может привести российское общество к еще более болезненным внутренним противоречиям. С одной стороны, все более явно и настойчиво артикулируется неприятие «ценностей потребительского общества». С другой – устоявшийся культурный код, подкрепляемый и чисто экономическими реалиями «догоняющего развития», как раз сведет шансы выхода из положения страны-потребителя почти к нулю. Такая российская раздвоенность, такое резкое ментальное и психологическое несовпадение, как «есть» и как «хочется», «желаемого» и «возможного» в будущем резко усилят механизмы фатального саморазрушения всего «общественного организма», попавшего в эту ловушку. Возможно, эти механизмы в России включены и действуют уже сейчас…

Сейчас университеты проходят довольно болезненный, но неизбежный период изменений. Обычно университет решал следующий вопрос: как можно использовать новые технологии, чтобы привычные для него процессы делать легче, быстрее и дешевле? Но если университет становится на новые современные рельсы, то правильным будет вопрос иной: как можно использовать новые технологии, чтобы сделать то, что раньше было для университета невозможно? Более того, что невозможно было даже представить? Именно этот подход начинает генерировать новые интересные университетские форматы…

Что транслирует государство?

Стоит подчеркнуть, что авторы «Национального доклада об инновациях в России – 2015», конечно же, не сводят все причины инновационной недостаточности страны к зависимости лишь от общественного мнения и культурного кода России. Как раз утверждается, ответственность государст­ва – «обеспечение инновационной среды» – его прямая функция. Именно государство, уверены эксперты, должно стать активным создателем и регулятором необходимых рынков, институтов и среды – той инновационной экосистемы, которая в конечном итоге влияет на формирование новых ценностей и культурных характеристик, столь необходимых для смены траектории развития страны со «слабой» на модернизационную. И поскольку образование, высшая школа, университеты являются одной из основных сил преодоления «эффекта колеи», то желаемые системные изменения должны транслироваться государством, в том числе через госполитику в области образования.

Другой вопрос: а получается ли такая трансляция? Любопытное мнение высказал Сергей Переслегин – известный российский исследователь и футуролог, автор ряда книг (в том числе книги «Дикие карты будущего»), выступив в декабре 2015 года на экспертном семинаре «Высшая школа Новосибирской области – 2030» [14].

– Ни стратегировать, ни прогнозировать мы в России не можем просто потому, что у нас резко возросла скорость изменения событий – событийный ряд начинает опережать не то что стратегии, составление которых всегда требовало некоторого времени, но и прогнозы, – цитирует аналитика журнал «Эксперт-Сибирь». – В этой ситуации все, что мы успеваем делать, плетется вслед за реальностью. Мы столкнулись с тем, что существующие техники стратегирования и прогнозирования не работают… Задача введения нового уклада стоит перед системой образования. В России никаких трендов развития высшего образования нет. Есть государственная позиция, которая изложена в некоторых документах (в программе создания опорных вузов, программе «5-100» и прочих), но это не тренды и не политика, это некоторый набор «хотелок». Государство хочет дешевое и актуальное образование, при этом оно с трудом понимает, что такое «дешевое», и совсем не готово ответить на вопрос, что же такое «актуальное». Государство полагает, что вузы ему это смогут доходчиво объяснить. Это нормальная ситуация, она должна вызывать у нас позитивные эмоции, потому что тот, кто предложит соответствующее понимание, тот и будет реализовывать свою концепцию. Просто потому, что другой не будет. Думаю, и новосибирские, и питерские, и московские вузы должны понять это как приглашение к конкурсу: сделай свою модель, продемонстрируй, что она работает, и эта модель может стать базовой в той системе перестройки образования, которую государство рано или поздно начнет делать. Делайте хоть что-нибудь…

Марина БРЫЛЯКОВА.

ОТ РЕДАКЦИИ

О том, как меняются российские университеты, читайте в следующем номере «АО».

ИСТОЧНИКИ

[1] См.: http://www.vedomosti.ru/economics/articles/2016/01/15/624167-gref-rossiya

[2] См.: http://www.novayagazeta.ru/arts/51633.html

[3] См.: например, «Культурные факторы модернизации и экономического развития»// Семинар в офисе РВК 25.11.2015 г.// http://www.youtube.com/watch?v=fKKCBMpqeto

[4] Аузан А.А. «Эффект колеи. Проблема зависимости от траектории предшествующего развития – эволюция гипотез»// «Вестник Московского университета. Сер. 6. Экономика», 2015, №1. http://istina.msu.ru/publications/article/11892470/

[5] См.: например, Аузан А.А., Архангельский А.Н., Лунгин П.С., Найшуль В.А. «Культурные факторы модернизации». М., СПб., 2011. http://www.intelros.ru/pdf/kulturnye_faktory_modernizacii.pdf

[6] См.: Аузан А.А. «Эффект колеи. Проблема зависимости от траектории предшествующего развития – эволюция гипотез»// «Вестник Московского университета. Сер. 6. Экономика», 2015, № 1.

[7] См.: http://www.krasnoforum.ru/news/542

[8] См.: https://www.youtube.com/watch?v=Q-nChXF0mK8

[9] См.: «Будущее рынка труда: глобализация и неравенство» http://www.forinnovations.ru/ru/

[10] См.: http://www.forinnovations.ru/ru/programe/

[11] См.: http://www.forinnovations.ru/ru/

[12] См.: «Национальный доклад об инновациях в России – 2015». Проект доклада подготовлен под эгидой Министерства экономического развития РФ, Открытого правительства, Российской венчурной компании. http://доклад-инновации.рф/

[13] См.: там же (иллюстрация № 6.3.1, стр. 57 доклада).

[14] См.: Елистратова Т. «У нас две партии: юнкерство и грюндерство». «Эксперт-Сибирь» от 25.01.2016 года. http://expert.ru/siberia/2016/06/eto-holodnaya-grazhdanskaya-vojna/

Эту статью ещё никто не успел прокомментировать. Хотите стать первым?